Пузо почему-то чесалось, хотя с чего бы? – блох в норе отродясь не бывало, что ж они, Сумкины, голытьба какая – с блохами в обнимку спать? – да и не солома, чай, под боком всю ночь была, а перина, из приданого матушки-покойницы. Задрав голову, сидящий на лавке у крыльца с круглой дверью лохматый парень зевнул с опасностью вывихнуть челюсть, и снова лениво поскрёб живот под застиранной ситцевой рубахой. Орали петухи в курятнике, кудахтали гордо пеструшки, над головой с цвирканьем пролетела ласточка, в хлеву блаженно замычала недодоенная пятнистая Малинка, лениво гавкнул цепной Шарик… но все звуки раннего летнего утра перекрыл дребезжащий тенорок дядюшки:
– Фродарий!! – старик с топотом ковылял по ступенькам из сеней. – Фродька, ядрёна твоя кочерыжка! Где тебя унесло?!
Дядюшка Билентий нравом был крутенек, мог и выпороть вожжой за леность, приговаривая: «А не сиди на солнышке, аки пень, не считай ворон, теперешний день год кормит!» – не то что не бывало такого. Так что племянничек нерадивый вскочил, ровно его оса в зад саданула, и на всякий случай отбежал подальше, чтоб деду Сумкину в стоптанных валенках не догнать его сразу. Так и встал саженях в трёх от крыльца, глядя исподлобья и сунув грабки свои в карманы портков.
Ну да… пороть вообще-то было за что и кроме этого – дядюшка Билентий мог, по нужде встав ночью, и не застать племянничка в пологе, где Фродя ночевал обычно, потому как… подговорили его дружки, на Сумкиных батрачившие – Семён, Пипин и Мерин – позабавиться, залезть в сад за яблоками. Ну и… залезли. Яблоки Пипиновой бабке снесли – у нее даже зубы есть…
[NIC]Фродарий Сумкин[/NIC]
[STA]Кулацкий сын[/STA]

Мерин шумно завозился где-то среди лопухов и приоткрыл один глаз. Второй опух и открываться не хотел. А чегой-то он опух-то? Вроде и не дрался вчера. Да и пил всего ничего. Хотя, что там и говорить, самогон у бабки Пипина был забористый. Пробирало аж до самых печенок.
Да и вообще, что они делали-то вчера? Яблоки воровали и жрали с бабкой. Дрова кололи… Ну как кололи... Мерри помнил, что эти самые дрова они с козлами (не с козлáми, которые шевелються, а деревянными, дохлыми уже) перепутали. Ну и накололи их.
Точно… он же от бабки получил яблоком… Вот глаз и того самого.
А чего он в лопухах валяется? Никак, други приволокли сюда и мордой в грязь кинули. А чего, спрашивается, приволокли? Неужто не понравилось, что он с цепным кобелем песни пел? Хорошие ж песни были, душевные такие. Об лектричестве… Вот еще непонятно, что за зверь это такой… Говорят, что даже свечи не нужны будут… Врут, конечно – куда ж без свечей. Полезная вещь, и в хозяйстве годная… Оглобли там смазать, или засунуть куда.
Задумчиво почесав пятку, Мерин оглядел нависающий над ним лопушиный лист, кем-то сплошь обкусанный и вздохнул. В Шире даже у лопухов жизнь тяжела. А каково ему? Вот, солнышко встало – так и на работу топай… Ни в жисть не пожалеет никто… Не нальет самогоночки и кусочек черного хлебушка с солью не даст.
Ну да ладно… Поспал, пора и честь знать. Брюква сама себя не соберет, и морква тоже. А на полях еще и поживиться чем можно будет…
[STA]Батрак Сумкина[/STA]
[NIC]Мерин[/NIC]

Старик Сауроныч присел на пенек близ дороги, снял калошу и размотал портянку. Несвежая был портянка, что уж там. Но чтобы убедиться, понюхал ее Сауроныч – и аж заколдыбился. Птички запели неистово, солнышко рассупонилось, расталдыкнуло свои лучи по белу светушку. Захорошело. Намедни близ колхозу проезжали казачки не казачки, бандиты не бандиты, суровые парни, особенно один, старшой – Андрей Гмарыч-Колдун. Суров тип. Но и Сауроныч не промах. Казачки стребовали перековать коней, а за работу выкатили шмат сала, хлеба каравай да самогону бутыль немалую. А все одно: коней – девять, подков, сталбыть, тридцать шесть. Всю ночь ковал, умаялся... А те девять утром сгинули, как и не бывало. Ни тебе спасибо, ни тебе до свидания. Но Сауроныч вот, что сделал: на кажинной подкове срамной уд вырезал. И как увидит народ, что за следы в грязи казачки оставляют, засмеют жадин... И вернутся они к Сауронычу как миленькие! И возвращаться будут, пока ему самому не надоест. И упрашивать, чтобы отпустил с миром и наново перековал – а дудки! На всю округу, килóметров за триста-четыреста, а то и больше, нетути кузнецов-от, окромя него!
Похихикивая в сухую руку, на которой не хватало полупальца – подмастерье пьяный по молодости еще отчекрыжил – Сауроныч поднялся с пенька, оставив на нем портянки и, пошевеливая босыми пальцами, вхряпался в зеленую траву. Птичка, сев на пенек с портянками, моментально закатила глазки и опрокинулась на спину – дохленькая. Силен был запах у кузнеца, бывалоче, добивал до окраин Шира. Местные, учуяв, говорили-тревожились: «Слышь ты, Сауроныч опять бродит, старый хрен, поблизости где-то. Подглядывает, небось». Славился Сауроныч среди жителей колхоза тем, что заходил в избу молча, крякал, гладил бороду, брал со стола все, что хотел и уходил, напоследок обернувшись на пороге и погрозив пальцем – когда каким, по случаю. Народишко ему не препятствовал: считал ведуном и чернокнижным пакостником. Но оралы свои бегал перековывать исправно, потому что шведские рукожопы поставляли струмент хлипкий и капризный, и соседнего колхоза слесарь тоже ни бельмеса в металле не рубил – от чего у бригадира Боромира постоянно бомбило в пятой точке.
Сауроныч бережно поднял с земли паучка, который его не убоялся: нюха-то нет – и посадил на ветку, в тень. Пора было брать просохшие портянки да идти к стажерам: те самые шведы-металлурги прислали на стажировку штук семь блондинистых юнцов, которые в первый же день начали качать права. Пришлось их слегка испортить: напоить самогоном да наставить пару фингалов. Теперь были они опухшие, страшные, но душу металла, кажись, начали постигать.
Пора было приступать к следующему этапу и уконтрапупить местного агронома, чтоб его. Знал старого прощелыгу-тунеядца Сауроныч чуть не со школы, и с того самого момента у них не заладилось...
[NIC]Саурон[/NIC]
[STA]Местный кузнец[/STA]

Отредактировано Джек Каннингем (16-06-2019 12:40:15)

Держась обеима рукама за крылечное перильце, до лаковости отполированное ладонями пращуров еще, Билентий, стариковски кряхтя, боком соступил с еще одной, последней, ступеньки, чуть не сронив с ноги громадный растоптанный валенок, но встав таки на выметенный с вечера мост. Охо-хо-хо-хонюшки, старость не радость! А ведь каким козликом скакал раньше-то! Шалил, по младости лет, уж так шалил! Ажно думали соседи – с придурью у Сумкиных парень, побродяжка, только и могёт, что с гномами по горам да по долам шляться, приключениев искать. Ни на что, мол, боле не годен. 
И ведь один раз было-то всего! В аккурат, как наследство от деда принял, в тот год и стряслось. Агроном, язви его в печёнку, каверзу затеял – гномов артель цельную пригласил на сумкинский хутор, и вовсе без ведома хозяина, да ещё на двери надпись матерную накорябал, чтоб, значит, не ошиблись гости званые, да незваные. Ну и… свят-свят-свят, сколько одной посуды оне прибили, гуляючи на радостях при встрече, это ж ни в одной описи не обсказать! Не ихняя же была посуда, ясень-пень, билентиева, хо-ро-ша-я, тятенька-покойник по кружке на ярмарке покупал, да по миске! Крантик на самоваре свернули, ироды! – за это Биля по сю пору на них сердце держал всего пуще. – Помешал им крантик, криво-де приклёпан, оторвём, да обратно припаяем, как надо, не сумлевайся. Ну и припаяли, с пьяных-то глаз… так и цедит кипяток еле-еле с той поры, даже Сауроныч починять не взялся, руками развёл – ничо, мол, не сделашь. А скатертей сколько прирвали, а подушек распотрошили, а дров прижгли!.. Это ж разоренье сплошное, не кажинный пожар столько делов натворит!
И вот опять их принесло! – крякнул усевшийся на ступеньку хозяин хутора Большие Сумки, и хлопнув себя по коленям, вздохнул вроде как горестно. – И в аккурат к именинам, ну ты подумай! «Лектричество», «лектричество», да вот счас, знамо дело: чуют, окаянные, дармовщинку, за все сто вёрст чуют! – морда у зажиточного Сумкина была вроде как кислая, но ретивóе чегой-то ворохнулось под рубахой и жилеткой для тепла, и заныло эдак сладко – что за оказия. 
– Ты, эта… Фродарий, слышь, – заглушая трепыханье душевное, деловито сказал Билентий племяннику, вертя купецкое прям кольцо на сухоньком пальце – толстое, золотое, – ты бы в рощу по грибы сбегал. Нажарим с салом – и еще одна закуска будет, в лесу-то они даром… – дядюшка пощурился на будто замглившееся солнце и строго предостерёг кучерявого охламона: – Да с агрономом-то до вечера не шляйся, коли встретишь. А то знаю я вас.
[NIC]Билентий Сумкин[/NIC]
[STA]Кулак, владелец хутора[/STA]

Отредактировано Эдвин МакБэйн (11-08-2019 00:19:15)

Мерин споткнулся, что помогло ему увернуться от тяпки, но от падения лицом в грязь не спасло. Ругнувшись длинной фразой, склоняющей всех в Шире до седьмого колена по матушке и батюшке, Мерри подумал и добавил пару фраз, хвалящих родной колхоз – сам у гномов подслушал – герой – коня ему, саблю и... А вот «и» не надобно совсем. Лучше в поля по брюкву пойти, а коня припрятать... пригодится же все... То ли поездить к девкам в соседний колхоз, то ли сожрать, то ли еще чего... Тут обдумать надо... А то продать... А трудодни пропить. На самогонку бабкину обменять. Самое то же... 
Мечтательно закатив глаза, он уже заломил цену за лошадку и только собирался закрепить сделку плевком, как получил смачного леща.
– Чего это? – буркнул он, с неприязнью зыркнув на сморщенную бабку с клюкой и ведром, в котором болтались петушиные лапки.
– Ирод малахольный, не видишь, чтоль, куда прешься? Всю ж моркву потоптал... – зашипела бабка, тряся ведром. – Совсем головой тронулся. А все ликтрификация эта...
Потерев бошку, Мерри уныло выдернул затоптанную моркву и, оглядев ее со всех сторон, сунул обратно.
– Пойду лучше брюкву собирать, – пробубнил он, строя коварные планы о том, как бы надыбать самогону в местном сельпо. Кто ж с похмелья работает? Не по колхозному это... А лучше ж самому аппарат замутить. Станет первым парнем на деревне же... Опять же – рубаху красную из труселей сшить можно. Есть у него припрятанные такие – с серпом на видном месте. Чем не молодец! А брюква... Ну ее. Соберет кто.
[STA]Батрак Сумкина[/STA]
[NIC]Мерин[/NIC]