…Белёные стены лазаретной каморки даже издалека казались шероховатыми – штукатурка легла неровно… точнее, её накладывали не слишком старательно… или второпях… но куда монахиням так уж торопиться? Жизнь невест Христовых, вроде как, предполагает размеренную степенность, однообразие бесконечно тянущихся дней и скуку, приводя к желанию хоть чем-то занять руки и голову, а значит, любую хозяйственную заботу и нужду справлять вдумчиво и с максимальным тщанием.
Косые розовые квадраты предзакатных отсветов на противоположной от почти по-тюремному маленьких окошек стене смещались, становились пунцовыми, малиновыми, потом потускнели, погасли за то время, пока поперёк кровати сидящий, прислонясь к поставленной на попа у стены тощей подушке, фантаст набирал текст на крохотном – со среднего размера книжный том – ноуте более-менее связный текст. Это давалось непривычно трудно – мысли не шли непрерывной цепью к цели, мешались в голове, как слои прелой ваты.
Жар давно спал, но липкий пот и сегодня заливал лицо и шею, от каждого сколько-то активного движения – даже если приходилось изменить позу, сгибая ноги, или ту же испарину утереть запястьем или сгибом локтя, чтоб её впитало грубое полотно чужой, тесноватой, с распущенными завязками на груди, рубашки – сердце бешено колотилось, от слабости противный ком подкатывал к горлу, в груди отвратительно пустело и тряслось. Будто и там пускала громадные лаково-чёрные пузыри трясина.
Малярия, я всё-таки подцепил её! – тут с сухих и необычно бледных губ бывшего штурмана готово было сорваться, вопреки зароку, не одно, так другое крепкое русское словцо, которого все равно никто не понял бы в этой заднице земного шара, но вместо этого Восьмой раздувал ноздри гневно и пялился в экран, пытаясь поймать нить собственного повествования. – Малярия, боги. Вот только этого не хватало! Только почувствовал себя нормальным, полноценным, здоровым, сильным – и на тебе! – влип в заразу, которая и в могилу сведёт хоть бы что!
Батарея лэптопа садилась, но у него не было пока сил встать, чтоб подключить его к розетке. Поняв это, Рэй вздохнул, поднял уставшие до песка глаза, помигал… и на яркий свет тоже – вошедшая монахиня повела пальцами по выключателю у косяка, и голая лампочка под потолком вспыхнула, как маленькое злое солнце. Сестра Алита, высокая для женщины, белокожая удивительно, до прозрачности, светлоглазая, пришла очень вовремя, бывший штурман сел попрямее, слабо улыбнулся ей, поставившей на столик возле койки блестящий подносик, накрытый очень чистой салфеткой.
– Уже пора, – она протянула ему стакан и таблетку на ладони. – Примите и запейте.
– Вы подключите мне компьютер? Он разрядился… – отморщившись при глотании хинина и жадно запив его водой, Скиннер снова виновато улыбнулся.
– Вам сейчас лучше поспать, – Сестра Алита взяла с кровати компик, шнур от него ярко выделялся на фоне светлого её балахона. Вилка с приятным звуком вошла в розетку, поставленный на колченогий стул ноут отсигналил о начале кормёжки крохотным синим огоньком. Рэймонд послушно прилёг и закрыл глаза, размышляя, почему ему кажется, будто под апостольником закутывающей его одеялом монахини не смоляные косы, а снежно-белые.         
Тропическая тьма упала, едва её ладонь коснулась рычажка выключателя. Дверной замок щёлкнул, тишина завладела комнатой… нехорошо как-то сгущаясь, до удушья, до звона, до вкрадчивых и скрипучих шорохов. Темно... Повернувшийся лицом к стене Рэймонд не видел собственных рук, даже подушка под головой не белела, как же это?.. Ведь она же должна быть хоть сколько-то видна? Это неестественно... В общем-то, темноты подтянувший колени к животу Скиннер боялся только в детстве, таком раннем, что страх... точнее панический, вводящий в оцепенение ужас забылся, и сейчас, расходясь в душе быстро и неумолимо, как тяжёлый, ядовитый газ болот, казался чем-то незнакомым, неиспытанным ещё. Вдобавок затылок вдруг затежелел ощущением, что сзади смотрит кто-то.
Кто-то огромный. Враждебный. И быстрый настолько, что повернуться к нему лицом не успеть. Оно выжидало с бесконечным терпением… и уверенностью – жертва не уйдёт. Восьмой чувствовал, как оно беззвучно приближается, толкая перед собой волну странной, сладковато-гнилостной вони, замораживая взглядом, заставляя мысли человека мутиться и обрываться. Бывший штурман так долго затаивал дыхание, обливаясь холодным потом, что не мог уже дышать в этом ожидании, каменел, зная, что только шелохнись – и оно набросится… и если не шевелиться – оно набросится тоже.   
Боль ударила по спине внезапно, тяжёлым и горячим стальным когтем, перерезая пополам.
Как тогда.
В том же месте.         
Хрипя в багровом мареве, Рэй отчаянно и бесполезно забился, потому что, по мере того, как тяжко и медленно пропитывалось сзади кровью рубашечное полотно, холод… мертвящий холод разливался от пояса вниз, будто жизнь утекала из тела через ещё тёплые ступни, но живота и поясницы он уже не чувствовал.

Отредактировано Рэймонд Скиннер (09-01-2017 01:08:10)

Тьма… всё та же тьма хлынула в распахнувшиеся в дикой панике глаза, ничего не поменялось от того, что они открылись, разве что уже держал кто-то сзади, тряся как неживой кусок мяса, и крепко-крепко держал за плечи, не давая вырваться. Пусть это было уже бесполезно, но Рэй пытался, хрипел в ужасе, задыхался, будто перепутав заложенный чуть ли не с момента зачатия порядок дыхательных движений, и, не в силах сделать вдох, на бесконечном всхлипывающем выдохе тянул и тянул рычащее, мутящее рассудок «а-ах-х-х-х». заходясь в барабанном громе собственного сердцебиения, путаясь в тёмно-багровой мути под захлопнутыми вновь веками, корчился, и падал в отчаяние всё глубже, понимая, что боль не уходит, она не приснилась, она реальна.
Потом вспыхнул свет, ударил даже по закрытым глазам, но вернул в себя… позволил ощутить ещё и тёплую человеческую руку на своём потном виске, услышать человеческий голос. Родной голос…
Дети спят… Рамон? Какой ещё Рам… – наконец-то непрекращающийся всхлипывающий выдох сквозь зубы иссяк, чтобы смениться нормальным вдохом и истерическим смешком секундами позже: Полли-таки – монстр…  – видимо, чувство юмора отказывало у Скиннера последним, а возвращалось раньше прочих… раньше отчаяния… и уж точно раньше надежды.
– Больно… – снова на вдохе, захлёбываясь им, и на рваном выдохе, полустонами: – Ноги… опять…
Он знал, что большего сказать пока не сможет, да и не надо, Хель поймёт и так. Его трясло… нет, колотило, мокрого до нитки, застывшего без отброшенного в иллюзорной борьбе одеяла, измученного болью – на сей раз действительно фантомной, но такой настоящей, что перехватывало дыхание и стиснутые пальцы на запястье любимой женщины запросто могли оставить синяки.
Он настолько ослабел в сражении глубин подсознания с телом, что последнее, не выдержав такого насилия над собой, какое-то время просто отказывалось подчиняться, а эта непослушность сердца, лёгких, рук, ног, в свою очередь пугала до одури, загоняя сознание в бетонный жёлоб замкнутого круга.
Всё, что смог сделать сейчас сам бывший штурман – это перевалиться на спину с помощью Хель и замереть, комкая пальцами уже влажную от его же испарины простыню. Грудь ещё ходила ходуном, хриплое дыхание вырывалось из приоткрытых губ, тёмные глаза блестели в полумраке слишком ярко… влажно?..
И всё это успокаивалось, по мере того, как руки жены – а он ощущал их, боже, ощущал! – прогоняли наваждение, разминая каждую мышцу, бережно, но настойчиво сгибая каждый сустав по очереди.
– Чувствую, – снова хрипловатым выдохом, но уже с невероятным облегчением, пытаясь – и небезуспешно – согнуть-разогнуть ногу самостоятельно, опереться на постель ступнёй, ощущая ею каждую складку льняной ткани. – Не отнялись… приснилось.                  
Что сделало его почти невесомым, это ли облегчение, или умелый массаж, который Анхель и не думала прекращать, но Восьмой почти парил над постелью. Скрюченные, сведённые напряжением смуглые пальцы уже не сминали тонкое полотно, расслаблялись от ласковых касаний, ресницы смыкались, затягивала в свой сладкий омут освежающая, как ветерок из окна, дремота. Надо спать-спать-спать… 
Но не получалось – ужас по-прежнему караулил где-то на грани сна, во тьме… сон не забылся, стыл в памяти полупрозрачным слайдом. Проваливаться в него снова Рэй не мог. Полежав с десять минут один в прохладной спальне, он сел, обняв укутанные колени, посидел, уткнувшись в них лбом, пока не замёрзла спина, потом спустил ноги с кровати, встал, в то же одеяло на индейский манер завернулся, и, прихрамывая, босиком пошлёпал на кухню, встав в дверях и прислонившись к косяку плечом – лохматый, посеревший ещё, осунувшийся, как после болезни.             
– Прости… – еле слышно попросил как раз в тот момент, как донышко пакета с соком опустилось на стол, и Хель разжала руку.

Отредактировано Рэймонд Скиннер (07-03-2014 00:44:12)

– Не в первый, – уронил Рэй виновато, отлипая от косяка. – Да и не в последний, наверняка. 
Она досадовала и ворчала… она огрызалась и говорила прямо-таки прицельно ровнёхонько то, что говорить не следовало. Но так бывает в семье… он ведь знал, почему: она беспокоилась за него, мало того, она чувствовала собственную полную беспомощность перед тем, что они оба пока не могли ни победить, ни обойти, окружая и старательно нейтрализуя нормальной обыденной жизнью, поскольку это всё равно время от времени случалось вот так ночами, как сегодня. Именно за то, по большому счёту, он и просил прощения: за то, что он у неё такой непутёвый и не может стать другим, за то, что ей с ним так непросто. Поэтому он не особо обратил внимания на слова, ставшие бы обидными из уст кого-то другого. Он понимал их подоплёку…
– У тебя же учился ляганию. Вот, видишь… делаю заметные успехи, – буркнул тоже почти сердито, распахивая перед подходящей женой одеяло крыльями летучей мыши… плащом, укутывая её и шерстяной тканью, и объятием. – Руки постараюсь не распускать… обещаю.
– Нет, не давили. Скорее, резали или пилили, – как-то отрешённо отозвался бывший штурман. – Тоже так себе сюжетец.   
Он не стал рассказывать сон в подробностях не потому, что момент был неподходящий – зябнуть в обнимку посреди кухни и пугать жену кошмаром на ушко – это уж как-то совсем… эксцентрично; и не потому, что не помнил его – как раз наоборот, и сейчас видел всё, как наяву в мельчайших деталях и подробностях, в полном спектре эмоций. Дело не в этом, Скиннер давно научился различать кошмары и не-просто-кошмары. Вот из этих-то было и сегодняшнее сновидческое шоу, он не сомневался.
Предложение не студить ноги не могло не показаться разумным, предложение подняться наверх могло оказаться трудноосуществимым, Рэймонд слишком хорошо знал: ноги после таких происшествий вполне способны заплетаться и приволакиваться – и то, что это психосоматика, слабо утешало. А вот последняя фраза жены всё-таки ударила по… ну, может быть, и по самолюбию даже, а скорее – по так и не изжитому страху перед возвращению в клинику. Восьмой напрягся, даже дыхание затаил.
Ну псих я, да… зачем напоминать-то об этом? – тёмные брови сошлись, но вслух фантаст усмехнулся:       
– Хочешь выставить меня из дома под благовидным предлогом? А вот фигушки! Буду изображать ревнивца-параноика и никуда не поеду. И тебя никуда не пущу. 
Мы ещё поговорим о том, что не надо бы тебе ехать ни в какую Колумбию… и вовсе не измены с Рамоном меня пугают. – Он все-таки изо всех сил старался не опираться на Анхель по пути в спальню.   
Хорошо, что она заснула быстро. Рэймонд вот пролежал до позднего ноябрьского рассвета, сердясь на себя – сна не было ни в одном глазу, и вовсе не потому, что без одеяла как-то неуютно стало, тихонько взять из шкафа ещё одно ему никто не помешал, однако... задремал Восьмой только когда на кухне завозился «монстр из канализации» – стопроцентно это междусобойное прозвище прилипнет к Полли на какое-то время. Прикемарив, он даже увидел приятный сон, просто сон, в котором Шерлок последней экранизации давил любимый рэев диван и мучал пульты от теликов, лопая розовый зефир и жалуясь на скуку... (самый несчастный вид у него был при том, весьма канонично), Дункан МакЛауд шарился в кухонном семейном холодильнике и принимал самое горячее участие в обсуждении... эээ... фильма Оливера Стоуна «Рождённый 4-го июля», а Джой Ли в своей длинной-тощей-рыжей ипостаси чего-то в аптечке искал... на всех сочувственно поглядывал...
Однако поутру пришлось не принимавшего участия в этом интеллектуальном разгуле больной фантазии доктора Хауса вспомнить – без трости Рэю, как он и ожидал, не ходилось. Так он и спустился к завтраку – хромой и хмурый.
– Знаешь… – не поднимая взгляда от почти опустевшей тарелки с яичницей, сказал он жене. – Я никогда не просил тебя об этом, но… не езди в Колумбию. Откажись от участия в экспедиции. Пожалуйста. Не ради меня, ради детей.

Отредактировано Рэймонд Скиннер (09-03-2014 19:26:06)

Вот теперь пришла пора Рэю давиться завтраком, кусок яичницы не пожелал проглатываться во время фразы Хель… то есть, в начале одной из фраз: «У тебя опять…». Вилка со звоном выпала из смуглых пальцев, Скиннер вскинул, нет, точнее, вздёрнул голову, на его физиономии чётко нарисовалось сердитое изумление:
– Что-о?.. Что значит… – он смог наконец проглотить недожёванный бекон, и лицо со сдвинувшимися бровями почти мгновенно стало холодным, чуть ли не надменным: – Что значит «опять»? Когда это ты вообще видела от меня приступ ревности, да хоть какие-то её проявления? Окстись, солнце моё!
Он всерьёз разозлился, потому что нечестно было обвинять его в том, в чём он ни разу не провинился, потому что ревность вообще не была ему свойственна. А ещё он ужаснулся – это ж сколько, выходит, раз женушка видела то, чего на самом деле и не случалось ни разу, раз говорит про «опять»? Кошмар…
– Настоящую причину я и назвал, другой не ищи, – отодвигая и тарелку, уронил Восьмой всё так же холодно. – Я не хочу ехать в Приют, как обычно, но это тут не при чём, ещё больше я не хочу, чтобы дети, которые только что обрели дом, семью и мать, всё это потеряли. У меня нет ни малейшего желания проверять, обрыдается Руся над твоей могильной плитой, или нет. 
Да, последняя реплика прозвучала жёстко, а что делать? Не оставлять же эту ненормальную в уверенности, что её приревновали попросту и капризничают? Иное дело – как объяснить саму вероятность детского плача над могилкой лихой археологини… не скажешь же – я сон страшный увидел, и у меня предчувствие возникло. Даже если настоящие доводы именно в этом и заключаются. Мрачный, как туча, Рэймонд сел прямо, прислонился лопатками к спинке стула, сложил руки на груди, мотнул головой, чтобы не собранные в хвост на затылке волосы не щекотали шею, слегка опустил лицо и сказал негромко, но внятно:
– Просто поверь мне – это опасное место. Тебе сейчас туда ехать не надо.   

Отредактировано Рэймонд Скиннер (09-03-2014 22:57:13)

На миг – как раз на время первой реплики жены про клинику… про другую клинику, в тёмных глазах Восьмого мелькнуло сердитое смятение.
Шутка? Вот ни фига себе, шуточка-прибауточка, нашла чем шутить! – Скиннеру это смешным или весёлым хоть сколько-нибудь не показалось, а вот задело порядком. Собственно, потому он так и среагировал – бурно по своим меркам, разочарованный открытием, что любимый человек, с которым уж бог знает сколько времени вместе провели – и вдруг настолько его не знает, не понимает… не желает понимать?.. Это он уже не однажды проходил, и сердце противно заныло – бывшему штурману привиделись уж больно хорошо знакомые грабли, на которые он дал себе слово больше никогда не наступать. Но… раздумье об этом и более плотный анализ поступков и слов – своих прошлых и Анхель теперешних, весьма болезненных и успешно уязвляющих – следовало пока отложить ввиду… более насущных проблем. 
– Мы потом поговорим о том, что я ещё НЕ должен делать, по-твоему, и насколько ты вправе мне на это указывать, – остывающая ярость на этом предложении и иссякла. – Можешь считать это паранойей, если угодно, – его лицо стало уж совсем маскоподобным, а голос сделался ещё тише и таким холодным, что по идее, по окнам столовой просто обязана была с еле слышным шорохом и потрескиванием пойти нарастающая изморозь, да и сам Рэймонд теперь почти шипел ей вслед. – Только заметь, я ни о каких местных страшилках знать не знаю, и впервые – впервые, заметь! – прошу тебя поберечь себя и нас. Мне всё равно, кто и что тебе говорил раньше, всё равно, кто и что болтает о проклятиях и прочем, я сам знаю… не спрашивай, как: тебе туда ехать нельзя. Хочешь, я сам те же деньги заработаю, только не езди. Пусть бредни, но я помню, что случилось, когда я не поверил однажды своему предчувствию.
О да, ещё б ему не помнить! Сколько раз он проклял собственное упрямство, заставившее его в угоду здравому смыслу и вопреки вопящей истошно интуиции спуститься во влажный после августовского дождя сад, и поднять из-под каплющего куста собственноручно выброшенный в мансардное окно билет на рейс до Джелалабада…
– Анхель, поверь мне… – прозвучало ещё из-за стола тихо и почти с отчаянием. Рэй, разворачиваясь на стуле, нашаривал трость, чтобы встать.

Отредактировано Рэймонд Скиннер (10-03-2014 19:00:22)

Нет, ну вот это интересно! Ей, стало быть, можно эдак в приказном тоне – «Не городи!», «Не манипулируй!», первой, между прочим, нарушив компромисс, взаимный договор и «билль о правах», а ему намекнуть на то, что она с этим тоном… и вообще!.. – несколько зарвалась – и думать не моги?! Вот так славно!
– О правах? Только после Вас, мадам! – ехидно процедил он, сверху накрывая ладонью набалдашник, сжимая на нём пальцы, опираясь наконец на трость и поднимаясь. – Вышивание явно не Ваша стезя, и зачем же насиловать природу. – Два неловких шажка из-за стола – и новая ехидная реплика до того, как её спина скрылась за дверью: – Вообще, валькирий замужеством наказывали. И женитьбой на валькириях, видимо, тоже.
Вот так вечно – хотел дать отлуп строптивице показательный – чтоб и его мнения уважала, не так уж часто он о чём-то и просит ведь, а свёл всё к иронии и юмору в семейной среде.
Тьфу ты… хреновый из меня грозный муж для жены непокорной, – вздохнул Восьмой, ковыляя… следом за женой. – А вот подкаблучник – это да, хоть куда. Вон, иду на поводу у неё, почти буквально.   
Мысль о клейморе, однако, что-то такое перемкнула в темноволосой голове, прыгая светящимся во тьме почти отчаяния пунктиром – клеймор-шотландец+шотландка=вместе-мы-сила-берегись-туземная-могила. На четырёх последних пунктах, весьма жизнеутверждающих, Скиннер как раз достиг комнаты Хель, наблюдая, как та проверяет вооружение и кидает в рюкзак вещички.         
– Ой, ду-у-ура… – сердито и протяжно выдохнул он, прислоняясь плечом к стене. – Упрямая идиотка. Если ты летишь, я лечу с тобой.
Сказано было ровно, но таким тоном, что становилось ясно – в упрямстве они друг другу не уступают.
Как и в идиотизме.

Отредактировано Рэймонд Скиннер (11-03-2014 00:17:41)

Во. Вот так у них всегда, весёлая семейная жистька, которая, что всего забавнее, начала быть весёлой, ещё не став семейной:
«– Козёл!
– Сама ты коза!
– Сам козёл!
– Ой, ду-у-ура…
– Сам дурак!
– Упрямая идиотка!
– Упрямый идиот!» – аминь, обхохочешься. Окончание диалога закономерно получилось синхронным, прям-таки классическим по пословице: муж и жена – одна сатана. 
И етить её, до чего ж хороша, чертовка, когда вот так лихо, по-атамански… по-оттомански стоит руки в боки, а потом по-наполеоновски, со вздёрнутым подбородком! – улыбка неумолимо рождалась (не, ну ведь родить – нельзя погодить, опять же, пословица), дрожала в углах губ Скиннера, который стоял, опираясь уже не на стенку плечом, а на палку перед собой, чуть подняв плечи, будто уютно нахохлившись, но явно лыбиться себе ещё не разрешая.
– Поздно, матушка, лесбиянствовать, – ехидно сообщил он, глядя, как она нагибается и возвращает сброшенный с плеча рюкзак обратно, надевая лямку, и нарочно препротивным козлиным тенорком напел на мотивчик «Status Quo» «In the Army Now»: – Теперь ты замужем, ой-йо-ой, теперь ты замужем, вот! 
Подняв руку – с тростью, ага! – Рэймонд не дал жене прошмыгнуть мимо себя, перегородив ей путь сперва палкой, а потом, через шаг, ещё и собой, беря за плечо и легонько встряхивая:
– И ещё раз о правах: поскольку у нас равноправие… я надеюсь? – он заглянул в эти диковатые глаза с прозеленью, – я тоже имею право рисковать своей жизнью, раз ты настаиваешь на этом праве для себя. Я могу навсегда сесть в кресло «если что-то случится», а ты можешь лечь в землю – и это не менее необратимо. Так что… да здравствуют равные права, милая, я лечу с тобой, или ты не летишь в Колумбию. – Вот теперь широкая лукавая улыбка Восьмого явилась во всей дерзковатой неотразимости. – И, да... сразу после экспедиции на обследование я тоже полечу с тобой, уговорила.

Отредактировано Рэймонд Скиннер (11-03-2014 18:42:07)

Он, ещё улыбаясь, принял у нее пистолет, Рифлёная рукоятка легла в ладонь прочно, приятно-тяжело, указательный палец сам нашёл курок, а не смотреть на отполированный ствол опять оказалось трудно.
– А не боишься оружие параноику доверять? – Восьмой хмыкнул, засовывая его себе за брючный пояс сзади жестом пижонским и малодопустимым, но… вот и палку он выпустил, роняя; ему сейчас нужны были свободными обе руки, чтобы… обвить ими талию Анхель во вроде бы объятии, а на самом деле расстёгивая ремень поясной кобуры, не преминув шепнуть при этом на розовое женское ушко внезапно вспомнившееся выражение русского своего кузена на языке, естественно, оригинала: – Понял, не дурак, дурак бы не понял. Шаг вправо-влево – побег и расстрел на месте, договорились. Давай, жена, попрыгаем, – уже держа ремень в руках, он озорно подмигнул ей, – попрыгаем, попрыгаем… – а прилаживая оружейную сбрую на собственный пояс и застёгивая пряжку, добормотал, глядя на ритуальные пинки злосчастного рюкзака: – и ножками подрыгаем, подрыгаем, подрыгаем.
Собирать его вещи он валькирической своей супруге не мешал – нашлись другие заботы: позвонить литературному агенту, сообщить, что уезжает в срочную командировку, ответить на растерянные «как-как?» решительными и спокойным «ну вот так!», повторить ту же репризу в краткой и непродуктивной беседе с раскудахтавшейся Полли, напомнить ей, ошалевшей донельзя и всерьёз решившей, что домосед Рэй окончательно спятил, где, «есличо», завещание, и одеться… уже, когда времени оставалось в обрез.       
Хромать Скиннер незаметно для себя перестал, но джентльменствовать, вырывая из неслабых женских ручек баул, в который благоверная вот только кирпичей и не положила, он тоже благоразумно не стал – багаж весил уж точно больше позволенных ему пока пяти кило. На полпути к аэопорту он вспомнил, что трость оставил дома, и так этому разулыбался, что и до регистрации хорошего, бодрого настроения хватило. 
– А вот фигушки, – в тон супружнице отозвался упрямый шотландец. – Поздно, мать, говорю тебе, поздно.

То, что выбор уже сделан, Рэй не стал лишний раз вербализировать, незачем было – он ведь уже фактически сел в самолёт. А когда действительно сел – тем более пропал смысл в подтверждении его намерений. Хель дулась, это огорчало… сильно огорчало, Восьмой до крайности не любил ссор, его шибко потрёпанные нервы, отнюдь не железные, несмотря на сдержанность, (а вернее всего – именно ей благодаря и потрёпанные), натягивались от напряжения и звенели, но он знал, что на этот раз прав, и поступает верно. А потому, в ожидании того, что жёнушка остынет, подумает и поймёт чего-нибудь (про «всё уяснит» даже не мечталось, не потому что ума может не хватить – нрав просто не позволит), Рэймонд вздохнул терпеливо, расстегнул кобуру, сунул оружие в сумку пока, устроился в кресле с максимальным удобством, и, вынув мобильный, принялся набирать очередной фрагмент текста для своей новой книги. Музыка из плеера ему, конечно, мешала, но больше мешало беспокойство за жену, полёт переносившую явно не лучшим образом. Самому-то Восьмому все эти воздушные ямки были как слону дробина – с вестибулярным аппаратом у него всегда было преотлично – «иных не берут в космонавты!» же… Потом, когда от писанины устали глаза, он благоразумно решил подремать, (ох уж это занудское благоразумие, когда делаешь, что дóлжно, даже если стопроцентно знаешь про тщетность стараний!), но уснуть днём в очередной раз не получилось, и перелёт показался просто чудовищно долгим. Когда же по громкой связи объявили о посадке, Скиннер, по закону подлости, как раз увидел в-сновидении-ещё-наяву какую-то определённо латиноамериканскую коновязь с привязанными к ней мулом и ослом под сёдлами с сине-красными чепраками – мироздание, скорей всего, изящно намекало на уровень его интеллекта и осмысленность его трудов. Ну и ладно… важнее, что с трапа бывший штурман сбежал легко, свой рюкзак нёс сам и к монструозному джипу шагал вслед за Анхель по бетонке аэродрома свободно и быстро – путешествие уже со всей очевидностью пошло ему на пользу.
И новые знакомства, ага. Поправляя ременную лямку заплечного мешка, он с интересом наблюдал за ритуалом приветствия неведомого (и несуществующего, наверняка) племени мумба-юмба в исполнении собственной жены и здоровенного негра. Было, ей-богу, забавно и смотреть приятно… видно же, если люди рады друг другу. Чуть склонив голову к плечу, Восьмой внимательно прислушивался к себе – может, он в самом деле испытывает к этому громкоголосому шкафу чёрного дерева хоть какое-то подобие ревности? Но даже предположение такого вызывало внутреннюю улыбку… собственно её-то веселье и наполняло приветственную ухмылку Рэя, когда он жал руку кубинцу.
– Да, удача мне не изменяет, – теперь шотландец легко рассмеялся, – я же женился на ней, вот уж повезло, так повезло. А пушку она мне сама вручила несколько часов назад. – Это он добавил с лукавым ехидством после того, как Зинтораса послали к чёрту.     
Сам далеко не мелкий Скиннер рядом с «мастером Зи» ощущал себя хрупким подростком, а уж Анхель… Дюймовочка и Конг… который Кинг. И однако, Дюймовочка эта не только была с чернокожим великаном на равных, но явно пользовалась уважением… да, Рэй гордился женой.
В машину хромой ещё утром фантаст почти запрыгнул, вот что значит смена обстановки, да. После промозглого холода шотландской поздней осени здешний солнцепёк и влажная жара с видными, кажется, одуряющими запахами – это, безусловно, подходит под определение «сменить обстановку». Восьмой откровенно кайфовал, сидя на заднем сиденье и подставляя лицо тёплому влажному ветру.

Отредактировано Рэймонд Скиннер (13-03-2014 23:43:18)

Бригада бойцов споро размещалась на прилегающей к монастырю территории. Да, храмы Иисуса издревле были местом мира, но после очередного неудавшегося покушения на свою жизнь, стоившего ему комы, Рамон всюду брал личную охрану. Даже в Бразилию, которая была чуть ли ни его домом. Так что теперь, когда дон ходил на своих двоих, хотя и с палочкой, его появление на потенциальном историческом объекте было весьма похоже на приезд какого-то немца из фильмов про Индиану.
Разве что очков круглых не хватает... – пронеслось в мозгу. Хотя очки у дона теперь имелись – мастер колясок сделал их в качестве извинения, но теперь уже по земным чертежам.
Само появление тут местного дона Корлеоне было тоже весьма специфичным.
Спешный перелёт из Швейцарии в Бразилию – как только надежные источники дали информацию о древнем монастыре с культом поклонения темному духу. Насколько это правда, стоило ещё проверить, но уже имеющегося было достаточно для поездки.
Пара дней акклиматизации на одной из крупных вилл в Колумбии – посещать городские аэропорты дон Трилья не хотел.
И вот они едут по джунглям, с неповторимым освещением недавно вставшего Солнца. Закрытый салон бронированного армейского джипа компенсируется хорошим кондиционером – так, что можно даже забыть о жаре за окном. Дорожная пыль клубилась за их колонной.
Монахини встретили новоприбывших достаточно хорошо. Слухи-то доходят даже до таких мест... Тем более сюда нет-нет да и заглядывают туристы. По прибытии на место бойцы занялись разверткой лагеря, защитного периметра и бог весть чего ещё – жительницы женского монастыря не захотели пускать внутрь мужчин.
Недалеко от штабной палатки инженер о чем-то спорил с командиром отряда.
– Не разворотите мне тут всё! – бросил, проходя мимо них, археолог. – Никакого пластида, Пабло! Развлекаться будешь в другом месте.
Командир благодарно кивнул, в отличие от Пабло – большого любителя что-нибудь взорвать. Последний было пошел прочь, понуро опустив голову, но тут к нему, видимо, пришла какая-то идея, и он с горящими глазами подошёл к дону. Выслушав пиротехника, Рамон дал согласие.
– Выкуси! – проходя мимо командира, счастливый инженер не удержался показать неприличный жест.
Прямо дети... – с улыбкой подумал Рамон, глядя на сорокалетних мужчин.
Грезящая, тем временем, убежала в монастырь – о чем-то говорить с монахинями. В этом путешествии она была нужна Рамону: её дар как нельзя лучше подходил в тех случаях, где имела место мистика. В этой поездке она отказалась ехать вместе с колонной, и ушла раньше, чем колонна выехала. Археолог, хоть и тревожился, но понимал – Адалира выросла в этих лесах, да и её появление с вооруженным экскортом могло напугать служительниц. Сейчас она была где-то в монастыре... Ладно, придёт – сама расскажет.
Профессор смотрел на верхушки пальм, погруженный в свои мысли, когда к нему подошёл связист, и сообщил, что к лагерю приближается джип.
– Встречающим приготовиться. Без угрозы со стороны прибывших – не стрелять. Проверьте, кто это, и разверните назад, – сообщил мужчине Рамон, и тот стал передавать приказы по рации. Затем дон подумал ещё и добавил: – Только после проверки доложите мне.
Дон Трилья точно помнил, что ещё во время перелёта сюда настойчиво попросил своих друзей приостановить все туристические маршруты в этом направлении. Случайных людей тут быть не могло...

Хорошо ехали, с ветерком, ветерок пах пряно и сладко, тому, что он тёплый, как из фена, Рэй не переставал радоваться, после холодных-то и сырых ноябрьских ветров хмурой родины. Радовавшемуся горячему солнцу Восьмому вообще стало как-то легко и беззаботно – будто этот самый латиноамериканский зефир выдул из головы все тревожные мысли; то ли действительно сказывалась радикальная смена обстановки, то ли действовал принцип «я делаю, что должен, и будь, что будет». Штурманские функции Зинторас и Анхель у него отобрали тоже… ну и ладно, он с удовольствием ехал пассажиром… да и потом, всё равно же успел через плечо жены заглянуть в карту, а опытному навигатору надо ли больше?
– Монастырь построен в начале семнадцатого века, – тихо поправил он Зинтораса и чуть улыбнулся в ответ на изумлённый взгляд темнокожего здоровяка – откуда, мол, эрудит хренов, эдакие познания в местных исторических достопримечательностях? – У меня хороший приятель есть из Колумбии, он много рассказывал, а я слушал. Ну и… успел полазать в интернете перед отлётом.
Анхель тоже посмотрела – со странным выражением. Нет, на уважение и благодарность оно походило мало, впрочем, их-то Скиннер не слишком и ждал. Не обозвала занудой, не отпустила ехидного замечания – и на том спасибо. Правда, долго радоваться по этому поводу не пришлось, несущийся во весь опор джип будто напоролся на невидимую верёвку (лиану?), затормозил резко, и вроде бы законный повод для радости – не он один не пускает эту антилопу упрямую в опасное место – вызвал у бывшего штурмана чувства совершенно противоположные: как так нам куда-то нельзя?! Нет, шальная мыслишка «А я ведь говорил!» ворохнулась где-то на дне души, но её тут же задавил надувавшийся недоумением и недовольством дебильный вопрос «А па-а-ачиму-у-у?..». Но раз любимая жёнушка велела «ни слова»… стоп! Как так ни слова, когда какой-то хиляк скуластый в военной кепке автоматом в бок ткнуть норовит?!
– Мухи не обижу, – щурясь, процедил как-никак шотландский горец, в котором внезапно взыграла кровь воинственных предков, – а кое-кого в камуфляже – могу, не сдержавшись.

Лира сумела выцарапать папку. Добыть. Именно так. Перепуганная ночным визитом настоятельница ругалась страшно, но девушка с радостью подметила, что ее крики и ругань теперь отскакивают от сознания и совести, как горох от стены.
Вот так. Нет вашей власти больше, дорогие сестры. Это было хорошо.
Старенькая потертая папка с замусоленными завязками была сокровищем. Адалира даже до комнаты не дошла, чтобы пересмотреть свои рисунки. Она присела на узенький подоконничек, поближе к светильнику, и стала перелистывать, перекладывать свои работы. Черные бровки сходились на переносице, появлялась улыбка, снова хмурилась... Столько памяти, столько эмоций. Она переворошила свое сокровище не один раз. Из оцепенения ее выдернул шум возле въезда в монастырь, покрикивания проснувшихся рабочих и вообще, шум жизни. Ух ты, сколько времени прошло? Рассвет занялся давно. Грезящая потянулась, бережно завязав рисунки в их хранилище, и верно, как компас, выбрав направление интересного шума, направилась именно туда. Собственно, она не сомневалась, что Патрон будет там, где что-то происходит. ей нужно отдать папку, поговорить... Возможно. Если случай выпадет. Кто знает дела Сеньора? Только он сам.
Одернув изрядно пожеванное платье, перекинув косу на спину, Лира таки появилась на месте событий. В конце концов, ее одолевало ощущение, что приехали в ЕЕ дом, пусть и когда-то ее, но все же. На правах хозяйки она и решила полюбопытствовать. Ну да, Настоятельницу бы перекосило, озвучь девушка эти мысли. Лира даже улыбнулась кривенько, представив себе это. Мда...
Заложив руки за спину, она остановилась неподалеку от подъехавших и комитета по встрече. Оружие, требование бумаг, обычная история. Лира видела такое в резиденции Патрона, а потому не слишком удивилась. Нашла взглядом тех, кто сидел в машине, и замерла. Как была, не завершив шага, точно ее вморозило в жаркую землю. Образы как калейдоскоп, быстро и много. И везде оружие, вспышки выстрелов, после приглушенный свет, кровать...
О как... – Бровки взлетели вверх. – Опасно? Возможно. Эти двое в машине вместе. Не так. ВМЕСТЕ. Во всем множестве смыслов этого слова. Еще что-то пульсировало на грани восприятия, что-то, как будто знакомое, но Лира никак не могла сосредоточиться. Она отмерла, пошевелилась, точно белокрылая бабочка, заметная на грязной дороге, пошевелила крыльями, обращая внимание на себя. Огляделась в поисках Патрона. Хм... Где он?

Дебил! Нет, два дебила! По известной скарбезной поговорке, два подобных субъекта являют собой мифическую силу, но ее КПД сейчас совершенно точно равнялся нулю. Анхель заводилась с пол-оборота, совсем другое дело, что мотор ее звучал по-разному в связи с уникальными обстоятельствами. Сейчас археолог сама себе напомнила отлаженную «японку», которая тихо и мерно «рычала», и совсем не похоже на то, что через долю секунды она может сорваться в забег.
Оттоман хищно сощурилась на щелчок затвора – тяжко мужикам с молодняком на работе, тупые и горячие, сразу за оружие, понты качать... Муж, впрочем, не лучше, его за язык никто не тянул. Бравый штурман-калека, вы на него только посмотрите! Надо было его дома оставить, огреть стулом, и дело с концом, и концы в воду.
Пистолет оказался в руке быстро, заученным, даже автоматическим движением. Но в отличие от идиота, который дуло наставлял на всех, вне зависимости от опасности (едва ли Рэй мог дать сейчас достойный отпор, именно достойный и продуктивный, в его мужских качествах никто не сомневался), Анхель его не подняла, но показала.
– Ого, растем! Уже тыкаем дулом во все, что движется! Типично мужской жест, молодец, – заметно – нарочито плоская шутка расслабила, заставив сжатую внутри пружину распуститься, – Сделаешь меня вдовой – я тебе генокод подрихтую. На стадии носителя, – И многозначительно так опустила взгляд ниже ремня, имея при этом выражение злющего-презлющего питбуля.
Анхель окинула взглядом кордон, отмечая мелкие, незаметные, если не знать, где искать, детали, фыркнула, запустила свободную руку в сумку и вытащила документы Рэя, подавая их главному. Но не сразу их выпустив.
– Вы не военные. Даже не наемники муниципалитета, вы такие же наемники, как и я, ни отличительных знаков, ни табеля, ни дисциплины. Перекрываете мне воздух, чудно, ставите мне печать на официальном отказе в допуске на территорию формы АА-14 С1, дабы я уведомила свой университет о прецеденте, и я уеду. Но у вас нет ни печатей, ни форм, наемникам они без надобности, так ведь? Зовите главного, от ворот поворот я буду получать от хозяина цирка, а не от рядовых дрессировщиков.
Вообще-то на языке вертелось «клоунов», но мужское самолюбие так хрупко, так ранимо... Особенно в упор из пулемета.

Лира продолжала смотреть. Было на что. Суета была кажущейся. На самом деле все команды и их исполнение были четким и понятным для исполнителей танцем. Именно так. Оружие? Оружие. Резкий диалог? Резкий диалог.
Девушка чуть посторонилась, ушла с пути возможных передвижений. Зачем мешать новым танцорам, новым участникам действия?
Человек вышел из-за руля, направился к багажнику и Адалиру снова накрыло. Коротко и ярко. Не видение, ощущение. Она даже собиралась крикнуть. Собиралась. Но...
Секундное замешательство и выстрелы. Раз-два. Новый счет для танца, а Лира закрыла уши руками. Детский жест. Закрыла, потому что испугалась, но смотреть не перестала. Она не могла отвести глаз от происходящего. Так и застыла снова, ладошки к ушам, глаза распахнуты во всю ширь и смотрит-смотрит. Она даже позабыла о том, что Патрон должен прийти, среагировать лично на происходящее.
Лира смотрела на раненого человека, что корчился возле своего авто. Ему было больно. Очень больно. Девушка это понимала, но смотрела совершенно не по этой причине. Вместо видения она испытала ощущение. Острое и странное, будто...
Да нет, глупости. Но факт ощущение было глупо отрицать. Очень было похоже, что человек не чужой ей, Адалире Креспо. Так бывает, наверное, когда тебя представляют очень дальней и незнакомой родне, никогда ранее не виденной. Незнакомой, да, но от этого родня не перестает быть родней. Было очень похоже. Очень. Но все же иначе. Больше походило на то, что Лира и этот, с простреленными ногами, знали то, что другие не знают. Заговорщики. Да. Люди, на которых отложило отпечаток Нечто. Или Некто. Хм...
Лира успокоилась, не успев как следует насладиться нервным ощущением. Она поправила ремень сумки на плече и решительно двинулась к машине. А глазами продолжала держать раненого человека. Смотрела на него, как на цель путешествия, на разгадку, на ключ от запертого сундука с секретом.
Что-то было не так, категорически не так...