Приют странника |
|
|||||||||
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Приют странника » Будущее » Черные звуки
Время действия: декабрь 2010 г. (время уточняется)
Место действия: пространство снов.
Действующие лица: Лейхен Линкс, Лахеса Мортимер Аабо.
«У всякого искусства свое дуэнде, но корни их сходятся там, откуда бьют черные звуки — первоисток, стихийное и трепетное начало дерева, звука, ткани и слова. Черные звуки, в которых теплится нежное родство муравья с вулканом, ветром и великой ночью, опоясанной Млечным Путем».
Федерико Гарсиа Лорка
«День прошел – и этому мы рады… А болтать придется дребедень…» - строчки глупого стишка болтались в голове Лейхен, как горошина в пустой погремушке. Она устала и хотела спать. То есть – вот прямо сейчас упасть головой на подушку, и крепко-накрепко уснуть. У подростков так бывает, и не так уж редко. Растущий организм порой исчерпывает свои ресурсы и требует, чтобы ему немедленно дали их восстановить. Но папаша Харлок (как иногда ласково называли ее грррозного наставника те немногочисленные личности, с которыми она пересекалась на корабле) требовал неукоснительно соблюдать некоторые правила. Среди них было и такое: в конце дня нужно было сесть (лечь, встать, повиснуть вниз головой, как летучая мышь), собраться с мыслями, и… записать эти самые мысли. Все, которые пришли в голову относительно прошедшего дня: что нового узнала, какие вопросы появились, что запало в голову неизвестно почему, что будоражит воображение, какие выводы сделала, что было сложно, что – легко. Не таки просто, на самом деле. За малосодержательные «отписки» могло ой как влететь… Хорошо хоть записывать можно было тоже как угодно – хоть ручкой на бумаге, хоть наговаривая на диктофон, хоть фломастером на стене (хотя за порчу стены могло влететь отдельно… а могло и не влететь). Пару раз Лейхен даже рисовала коротенькие комиксы – и это прокатывало. Но она не хотела сейчас думать. Она хотела только спать. Веки казались тяжелыми, и то и дело закрывались сами собой. А, закрывшись, словно срастались – так тяжело их было разлепить.
«День прошел – и этому я рада» – фломастер оставил на стене крупные, неровные буквы округлого совершенно детского почерка. Дата. Подпись. Завтра ее наверняка тыкнут в эту надпись носом, держа за шкирку – как нашкодившего котенка. Но это будет через целую ночь сна. Очень не скоро.
Фломастер падает на мягкое покрытие пола. Щека зарывается в подушку. Под веками, которые, наконец-то, не надо разлеплять – цветные пятна. Плавают себе в подсвеченной красноватым темноте, похожие на рыбок. Превращаются в картинки. Это еще не сон. Лейхен придумала для такого состояния слово «предсонье» - как «преддверье». Она любит эти короткие минуты засыпания – картинки красивы. Словно кто-то взял симпатичные акварельки, сделал полупрозрачными, и наложил на темный фон. Да еще и подвижности придал. Вот котенок… гонится за клубком, а потом исчезает. Зато возникает окно – штору колышет ветерок. На подоконнике тонкая ваза с единственным цветком – еще не распустившимся тюльпаном. Алые язычки лепестков наплывают, словно невидимый оператор, руководящий сменой этих образов, взял крупный план. Жаркое, алое, трепещущее на миг закрывает собой все, само становится фоном. И – отдаляется.
Только это уже не цветок, а изломанная танцем фигурка. Мечется вокруг ног широкая юбка, взлетают, словно крылья, рукава алой рубахи – слишком длинной для нее рубахи из тонкого шелка. Рукава она, помнится, просто оборвала, а подол приноровилась не застегивать, завязывая чуть ниже пупа залихватским узлом. Звенят монеты, из которых сделано ее ожерелье. Стучат зажатые во вскинутых кулачках разъятые половинки какого-то диковинного ореха – прочные, звонкие. Ах, сюда бы еще перестук каблучков – но вот чего нет, того нет. Босые пятки выбивают ритм по старым доскам неизвестно для чего и кем сколоченного настила слишком глухо. Каждую секунду она боится занозить ногу, или, того хуже, наступить на гвоздь и распороть подошву. Но танец этот страх только подстегивает, бьют через край пьянящие публику эмоции. Здесь и страх, и какая-то бесшабашная удаль («Эххх, один раз живем!»), и восторг тела, которое может двигаться так, как надо. Так, как должно. Так, как хочет. Нет музыки, совсем нет. Только этот вот ритм – звонкий, выстукиваемый орехами, и глухой – выбиваемый пятками. Нет музыки, но… публика забыла об этом. У каждого внутри бьются сжатые, как хорошая пружина, гитарные аккорды, постепенно высвобождающие всю свою мощь, становящиеся ураганом из звуков.
Долго так нельзя, долго так просто не возможно… танец доходит до своего пика, и девчонка замирает, вскинув руки, изогнув спину, откинув голову так, что натягивающий кожу острый подбородок смотрит в зенит. Волосы за спиной – как светлый водопад. Светлый? Люди мигают, постепенно приходя в себя. И снова видят подростка, белобрысую девочку со светлой кожей. А не неистовую смуглую цыганку со смоляными волосами. Как так? Почему померещилось вдруг? В протянутую шляпу сыпятся монетки, летят и купюры покрупней. Кто уже торопится прочь – наваждение прошло. Но есть и те, кто готов задержаться. Неужели они поняли ее? Ощутили тот огонь, целый внутренний пожар даже, который сейчас толкнул ее в танец, словно в бурную реку?
– А вот на этом тоже можешь? – мужчина с насмешливыми глазами трогает струны ее гитары, и Лейхен делает ревнивое движение, притягивая инструмент к себе. Скупо кивает.
– Спой что-нибудь… жалостливое. – Это просит спутница мужчины, который покусился на ее, Лейхен, гитару. Кисейное существо в кружавчиках и завитушках волос, с глазами синими и пустенькими, как у котенка. Лейхен усмехается. И снова кивает. Ее настрой сломан о колено. Ни черта они не ощутили. Им просто скучно.
Вечереет. Зажигаются фонари, делая ночь приморского городка, куда ее занесло недавно, поистине волшебной. Глаза девочки смотрят в одну точку. Переборы… грустная, почти плачущая музыка без слов. И снова пленена окружившая импровизированную сцену толпа. И снова готова видеть свой сон наяву – сон, который покажет им Лейхен. Ну что ж… жрите, нате вам вас же самих.
У нее обычный голос. Не очень сильный, с легкой хрипотцой, словно от простуды. Но, почему-то, при первых же словах все замолкают. И слушают до самого конца – забыв не то что пошевелиться, а дыша-то через раз.
«По стеклу бегут слезинкой капли,
Размывая в окнах фонари…
Тяжело расстаться с небом жарким,
В миг упав до ветреной земли».
Так девчонка под шарманку пела,
Тщетно кутаясь в худую шаль…
Дождь метал свои косые стрелы
Мимо всех – и лишь ее не жаль.
Кто-то вздохнул. Кто-то поежился, пожалев, что в этот теплый летний вечер не взял куртку. Кто-то даже тронул зонтик – не открыть ли? И тут же конфузливо улыбнулся: господи, зачем… на небе ни облачка. Кто-то потер глаза, в уголках которых вдруг защипало. А на ресничках той барышни, что попросила песню, уже откровенно блестели алмазики слезинок. Тонкие пальчики вытянули кружевной платочек – отереть их. И каждый жест говорил: «Ах, как тонко я умею чувствовать… ах, какая я нежная и ранимая…». Лейхен жестко усмехнулась, глядя неотрывно в синенькие пустые глазки. Пожалостливей? Вот вам! Голос возвысился, стал чище и тоньше:
«Дорогие» в кружевных убранствах
«Дорогих» у окон томно ждут…
И, со скуки, в душу гонят страсти,
Хоть и не поймут: о чем поют?
Мир спешит: карета, дама, фраер…
Лиц больной, бледно-зеленый цвет.
И прохожие, подруг оставив,
Прочь спешат. Он задержался? Нет.
Крошечная пауза – сделать глоток воздуха. Чуть сбившийся ритм песни. И – стыдом полыхнувшие уши и щеки. Отведенные взгляды. У многих, очень у многих. Но – не у всех. Барышня вот так и не поняла, почему ее ухажер отстранился вдруг, словно платочек в ее пальчиках резанул ему душу, как режет слух музыканту неверно взятая нота. Хорошо… но – денег так не заработать. Что ж… пройдемся по самой грани этой вашей «жалостливости» и грустной правды. Так… чтобы умные поняли одно, а глупцы услышали совсем другое:
Ей бы шляпу вытянуть получше,
Медь просить, ссылаясь на богов.
Ей бы помечтать про хлеб насущный,
А она, вот чудо, про любовь.
А она ни с кем, ни с чем не спорит.
Все отдать готова, да кому?
Уж не просит, чтобы кто-то понял:
«Будь, как было. Я вас всех пойму».
Пауза длилась дольше положенного времени. Словно на нотном стане этого вечера кто-то поставил такой значок, как фермата. Но вот – шевельнулся один. Потом второй. Лейхен сидела, обняв гитару, и не смотрела ни на кого. Опустошенная так, как не смог бы ее опустошить ни один танец. В шляпу теперь не сыпали мелочь. Слышно было только шелестение купюр. Дать мало отчего-то не решился никто. Словно… откупались от чего-то.
На плечах вдруг обнаружилась изодранная старая шаль. Куда-то делать гитара, зато рядом стояла самая настоящая шарманка (ну, во всяком случае, Лейхен представляла себе шарманки именно так). Упала на щеку первая капля дождя. Лейхен удивленно замотала головой – что такое?
«Предки, я же сплю!» – пришло мгновенное понимание. Даже тепло и мягкость кровати ощутились на миг под совершенно неподвижным, словно парализованным сном телом. И снова вокруг был только сон. Только старый парк. И люди, что торопливо расходились от нее кругами, словно она была брошенным в воду камешком.
– Задержись… Ну, пожалуйста… задержись?
Попросила шепотом. Сама не зная – кого.
Отредактировано Лейхен Линкс (31-07-2018 14:39:35)
Когда становится тесно в собственном неходячем теле и, не меньше, в белой просторной комнате с видом на Фа'ти Айе, душа бродит по сновидениям, собирая осколки своего прошлого. Здесь, в зыбком мире снов, они не всегда похожи на привычные бодрствующему сознанию картинки прожитого. Чаще это символы, метафоры и полунамеки, чаще не конкретные личности, события и места, а пространства и дороги, ведущие к ним. И порой странствующий по ним сноходец и сам не скажет, где эта тонкая грань между его собственным сновидением и чужими. Лахеса скользил сквозь чужие сновидения, то яркие и почти физически ощутимые, то тусклые и бесцветные, сам от одного к другому становясь то почти реальной копией себя бодрствующего, то фантастически искажаясь, то становясь стихией, тенью, бесплотным сгустком эфира. Скользил через сны уходящих, залитые лазоревым сиянием и зарастающие высокими травами, сквозь сны живущих, полные фантасмагорично пляшущих образов и смутной тревожной тяжести. Какие-то он прошивал, как стрела, в каких-то задерживался, сам становясь частью этих безумных спектаклей.
То, что удержало его в одном из них, было не просто давно и глубоко знакомым – было частью его самого. Звук, и цвет, и жар, одновременно слитые в образе пляшущей девочки-цыганки. И он скользнул в этот сон, перескакивая из одного образа в другой, становясь до фигурой в толпе, то горячим дуновением южного ветра, то тенью колышащейся ветки. Душа резонировала, как гитарная дека, - с ритмом танца, со взмахами рук и потоком ее эмоций, огненным и... черным. У этой юной дуэнде, определенно, талант вайтьеро. Знает ли она сама об этом?
Но закончился танец, и вслушавшись в зазвучавшую песню, Лахеса невольно поморщился – людское! – ни один дуэнде не попросил бы спеть что-то подобное, ни один бы вайтьеро не взялся петь. Но это мелкое страдание, легко переходящее в жалость себе, - типично людское свойство, похоже, хорошо знакомо этой девочке, раз она до сих пор удерживает их внимание. Что бы ее ни вело сейчас – знание или внутреннее чутье.
– О чем ты просишь?
В сгустившихся сумерках сгустилась и фигура Лахесы – за спиной у Лейхен, спиной к спине, теплым прикосновением лопаток к лопаткам. Он не спрашивал «кого?» – здесь все равно не было никого, кроме них двоих. Те, расходящиеся по своим делам смертные – всего лишь тени, игра спящего ума, отражение фантазий и страхов.
– О том, что в избытке есть у тебя самой?
Высокомерие дуэнде порой лишало их той завидной проницательности, коей они могли по праву гордиться. Лейхен, не первый уже год живущей среди людей – да еще и самого-самого социального «низа» – было несколько проще понимать и «людское». Образ маленькой нищенки был совершенно (начисто!) лишен жалости к себе. Как и сама Лейхен. Она умело играла на чувствах толпы. Просто потому, что так было надо. Потому что люди хотят «гнать в душу страсти», и пофиг, по большому счету, о чем именно те страсти. Но Лейхен, когда пела, немного издевалась над толпой – все ж дуэнде. А нищенка из ее песни – нет. Не жалея ни себя, ни эту самую толпу, она... понимала. Всего лишь – понимала и принимала. И себя. И толпу. И даже поющую о ней Лейхен. То есть немножечко жила вне песни, раздвигая ее границы. За что юная степная рысь эту песню и любила. Хотя пела редко, очень редко.
Спина, о которую оперся незнакомец, шевельнулась. Острые лопатки дернулись – но не отстранились. Может, потому что чужое тепло – это совсем неплохо в дождь. А редкие капли давно соткались в довольно-таки холодную дождевую завесу. девочка не обернулась. И заговорила не сразу. Она, чуть склонив голову, тщательно обдумала вопрос – прежде, чем первое слово покинуло пределы губ:
– В избытке? Нет.
Она даже головой помотала – задев стоящего позади мужчину мокрыми волосами, кои не сдерживала ни лента, ни заколки, ни что либо еще. И упрямо повторила:
– Нет.
С ощутимой точкой после коротенького слова. Пауза... и речь зазвучала уже без внутреннего упрямства. Мягче. И, наверное, тише, хотя и первые слова были вполголоса. Так говорят с собой – не заботясь. чтобы кто-то услышал:
– Танцу ли, песне ли нужно... – короткий выщелк пальцев, в попытке подобрать нужное слово (словно вновь ударили друг о друга скорлупки ореха) – ...зеркало. Не просто зрители, но тот один, в ком случится отразиться. С кем получится резонанс. С песней немного проще, но танец – он всегда парный. Даже если танцуешь одна. Всегда есть тот – для кого. Тот, кто жарче других смотрит, пристальней других следит, больше других захвачен тобой. Он творит танец вместе с тобой, сам не зная о том. Отдает тебе свой восторг, свою энергию. Отражает тебя. В чем-то даже оплачивает твое вдохновение, уставая сильней, чем ты. А ты возвращаешь ему это, отразив уже его – и переплавив отраженное в танец. Не будет этого – не родится внутри волна жара, огня. Не будет огня – не будет и танца...
Вновь шевельнулись крылышки-лопатки, в такт пожиманию плеч. Вновь отзвенела пауза – словно одиночная нота.
– Я ощущала, что этот танец мне было для кого танцевать. Но я не увидела этого человека. Вот и попросила его побыть еще в моем сне. Это ты, да?
Последний вопрос был чисто детским. И интонационно, и просто так. Все остальное словно было взято взаймы у себя же – но более старшей. Признак быстрого, резкого взросления, которое неизбежно отольется потом вспышкой инфантильности (которая, скажем честно, всегда не ко времени – потому что ее время только в детстве). Звоночек для Наставника – если бы тот слышал эту речь. Кстати – нифига не вдохновенную. Слова были явно выношены и приняты, Лейхен говорила о том, во что верила. Верила прочно и – тихо. Тихая вера – самая надежная.
– «Один и один – не один» – тихонько, как едва задетая гитарная струна, зазвенела в мыслях девочки память о строчке из какой-то книги. Впрочем, мысль тут же оборвалась – словно струну прижали ладонью.
Отредактировано Лейхен Линкс (12-08-2018 03:24:24)
Лахеса запрокинул голову, подставляя лицо каплям дождя. Это давно забытое ощущение... когда он в последний раз позволял себе вот так вымокнуть до нитки? Одиночные удары капель о землю скоро слились в равномерный, умиротворяющий шелест, но и в нем можно было вычленить ритм – чуть приглушив одни звуки, сделав чуть ярче другие. И вот уже шум переставал быть однообразным, в нем зарождалось что-то... основа будущей мелодии.
Лейхен вряд ли могла увидеть, как незнакомец улыбается, прикрыв глаза и едва заметно кивает, прислушиваясь к ее словам.
– Тот огонь, что я почувствовал в твоем танце... это зов, на который не откликнется разве что совсем очерствевший. Вот и я не прошел мимо. К тому же, это родственная мне стихия – то, что окружало меня с детства, то, что было передано поколениями моих предков, а потом много раз пережито, прочувствованно, отшлифовано... Как и для тебя, я полагаю. То, как ты танцуешь, то что ты говоришь сейчас, может говорить лишь тот, для кого прикосновение к этому состоянию интуитивно понятно, как своя собственная природа. Как свое дыхание, свой голос, свои шаги... А это либо годы тренировок, либо унаследованная от Предков способность. И я бы поставил на второе, – в голосе Фламинго послышалась улыбка. – И знаешь, я рад был соприкоснуться с этим снова.
«Один и один – не один», – эта оборванная мысль не пропала. Она отразилась в последней фразе Лахесы каплей тепла и ощущением какой-то... общности. Единой волны, о которой и не говорят даже, она просто есть - и это естественно.
– А раз так, и я не останусь в долгу.
Судя по движению лопатки, Фламинго поднял руку, и... щелчок пальцами, и еще один – звонкий, сочный, и еще... и шелест дождя стал более острым, сыпучим, ярким, как звуки кастаньет, и в нем начал проступать ритм. За спиной на несколько мгновений возникло ощущение сжимающейся пружины, потом она разжалась, и плавным разворотом танцор вышел из-за спины Лейхен. Теперь он обладал собственным обликом, точнее, таким, каким он помнил себя больше пятисот лет назад, до падения клана и той злосчастной дуэли. И танец его сплетался из сложной гармонии движений – то отрывистых и резких, то плавных и скользящих, как у крадущегося зверя, нанизанных на единый четкий ритм. В нем не было той легкости и бесшабашности, что в танце Лейхен, но был тот же огонь, то же биение жизни, но выраженное по другому – уверенно и немного хищно. И ответ на танец юной Рыси, и приветствие, и приглашение. Танцуя, он отдалился от нее на несколько шагов – может, чтобы дать больше пространства ее восприятию, может, чтобы поманить за собой в свивающийся на ходу рисунок танца.
– Тебе повезло, законнорожденный. – Лейхен хмыкнула, едва заметно шевельнув лопатками, прижатыми сейчас к чужой спине. Что, скорей всего, означало легкое пожатие плеч. – Меня вот ничего такого в детстве не окружало. Мать, правда, заставляла танцевать. Это была единственная наша с ней общая игра: игра-в-заводную-куклу. Но в ней учитывалась не красота танца, а то, насколько вовремя кончался завод...
И снова дернулись лопатки – как от озноба. Статическое напряжение – это сложно для ребенка. Особенно, если надо подолгу неподвижно стоять со вскинутыми вверх руками или на одной ноге. А то и все вместе. Стоять неподвижно, и выбирать – или эта, усиливающаяся с каждой секундой, тупая боль в мышцах, или обжигающая боль хлыста, означающая, что правила игры были нарушены. Впрочем, как ни терпи – удар хлыстом все равно получишь, тело-то не железное. Так что проще было сдаться сразу. Но Лейхен и в детстве не любила простых решений.
Но вот начался Танец – и Лейхен забыла про свое детство. Привычка жить настоящим. Склоненная набок голова – как у озадаченного котенка. Глаза внимательно смотрят в одну точку. Кажется, даже не на мужчину, а куда-то сквозь него.
Сначала – вскинутые вверх руки. И вот уже перещелкам его пальцев вторит дробное затихающее эхо – добавляя в эту «музыку» некое акцентирование, делая ее как-то объемней, до боли осязаемой. Сначала – только это. Живут руки, танцуют над головой. Как ветви дерева под ветром...
Ну а после короткая дрожь словно оживила тело – и оно откликнулось на танец всё. Но девочка не шагнула к мужчине – она двинулась в сторону от него. Двигаясь по кругу, по некой орбите, центром которой он стал. Как планета вокруг своей звезды. При этом практически повторяя его движения, но как-то мягче, легче, тише... Как и выщелки ее пальцев стали эхом его, так и движения – казались лишь эхом. Или – фоном? Она умудрялась акцентировать внимане – на него. Ну, верней. умудрилась бы – будь у этого парного танца зрители.
Странный это был танец – она словно убегала, не отдаляясь. Или, наоборот – спешила навстречу? Но не приближаясь...
Отредактировано Лейхен Линкс (07-09-2018 12:25:57)
Лахеса не пытался сократить дистанцию - не время. Вполне возможно, что и он, как и любой из взрослых дуэнде - хищников в глубине души - для этой девочки был тем, кто способен в любой момент напасть, лишить свободы, навязать жестокую и болезненную игру вроде той, что устраивала с ней ее мать. Да и необходимости в этом не было - этот танец был хорош таким, каким был: бессловесным разговором, потоком откликов друг на друга, игрой движений, в которой было достаточно свободы для каждого из них. Единственной связующей нитью между ними были взгляды, и вслед за этим движением юной танцовщицы "по орбите" закручивалась воронкой окружающая их реальность сна, очертания деревьев вытягивались, словно потеки краски, чередуясь с полосами закатного неба. И из этого хаоса, как в космогонии одного из народов какой-то далекой отсталой планеты, лепилась новая сцена: высокий обрыв и открывающееся с него море и небо над ним, ясное и чистое, словно промытое недавним ливнем.
- Наши родичи для нас чаще испытание, чем опора, - сказал лорд Аабо, когда танец закончился и его ритм, выбиваемый каблуками танцоров, затих. На новом месте была лишь тишина, которую иногда нарушали легкие порывы ветра и поднимаемый им шелест древесных крон под обрывом. - И все же странно... Как случилось, что Мать клана позволяла ей такое? Но тем ценнее то, что никакая боль не заставила тебя отказаться от желания танцевать.
А ведь такое вполне могло случиться. Фламинго, воспитанный далеко не в таких суровых условиях, как дети "хищных" кланов, так и не мог уложить в голове, чего добивалась мать девочки. Да, разумеется, подлинный дар неизбежно должен встретиться с трудностями и пробить себе дорогу, как цветок пробивается из земли, порой раздвигая даже камни. Но чтобы вырасти, цветку нужны тепло и солнце. Так и любому будущему вайтьеро сначала надо развить восприимчивость, тонкость и некоторую своенравность еще до того, как придется завоевывать свое место под солнцем.
- Да, тебе в детстве повезло меньше, чем мне и моим сородичам, - Лахеса по прежнему не приближался к девушке, их с Лейхен все также соединял их взгляд, в котором не было жалости. И пожалуй, даже сочувствия. Но что-то, что можно назвать пониманием - было. - Но раньше это было кошмаром, а теперь пусть будет твоей силой. Когда снова будут наставать трудные времена... А они будут, они случаются даже с самыми сильными... Ты будешь помнить, что даже та женщина, у которой была над тобой безграничная власть, так и не смогла отобрать у тебя главного. Того, что связанно с самим ощущением жизни, с самим желанием жить. А значит, этого не отнимет и никто другой. И это даже не вопрос чистоты крови. Нам с детства вдалбливают, что кровь - это всё, но... это лишь половина правды.
Лахеса сделал несколько шагов к краю обрыва. Да, то самое место, которое он помнил с самого детства. Даже сейчас, когда травма значительно проредила его воспоминания. Которое он ненавидел с детства. А потом воспринимал как вызов. А потом - как игру. Дюжина бревен, заглубленных одним концом в стену обрыва, а другим - горизонтально простирающиеся над пропастью на расстоянии чуть пошире его плеч друг от друга. Иссохшиеся и зализанные ветрами до металлической гладкости, местами треснувшие. Точно, вот это скрипит, если перенести на него тяжесть тела. Его так никто и не заменил, хотя давно бы пора.
- Если тебе любопытно, как обучали законнорожденных, вроде меня, подойди сюда, - Аабо улыбнулся, делая шаг с площадки обрыва на бревно. Прошел по нему почти до самого конца, плавно развернулся, поставил вторую ногу на соседнее. - Грация и точность движений - главная черта нашего клана. Да, между дуэнде даже поговорка ходила, что любого Фламинго можно безошибочно опознать по его походке. И ведь это почти не вранье.
Лахеса спокойно и расслабленно улыбался, словно под ногами не было двух гладких бревен, скального выступа метрах в тридцати внизу, а еще ниже, под обрывом, не топорщил оголенные ветви сухостой.
- Меня, конечно, не били в детстве, но вот сюда поначалу затаскивали силком, - усмехнулся Фламинго. - В дождь, в ветер, в любую погоду. Сначала я должен был просто стоять на них, держать равновесие. Потом перешагивать с одного на другое. Потом цепочки шагов становились все более сложными, замысловатыми... и так далее.
Фламинго переступил на соседнее бревно, шагнул на следующее, легко и плавно развернулся, восьмеркой прошел обратно, почти перепрыгнув то, что оказалось надтреснутым. И его шаги были легкими и непринужденными, словно по узорной плитке танцевального зала.
- Потом я прибегал сюда сам - в дождь, в ветер, в любую погоду, чтобы снова повторить упражнения. Это потрясающее ощущение власти над собственным телом. Вызов собственным инстинктам. Оно дорогого стоило, и оно тащило меня сюда раз за разом. Но до этого были месяцы... ладно, несколько лет страха. Хочешь попробовать? - лорд Аабо подошел ближе к кромке обрыва и протянул Лейхен руку. - Давай, иди сюда.
Собственно, каблуков у Лейхен не было: она всегда ходила в мягкой обуви, позволяющей ступать неслышно. Отчего танец, конечно, несколько страдал... но девочка старалась возместить эту потерю самодельными кастаньетами. Ладонь скользнула по лицу, отирая крошечные капельки-бисеринки (не то пот, не то дождик – фиг поймешь) и, в продолжение движения, откинула со лба светлую прядь волос (которая, впрочем, почти сразу снова увала на глаза). Лейхен осмотрелась – внимательно, цепко, без торопливости. И тихонько вздохнула, впервые понимая, что этот сон - не ее сон. Ну или уж – не совсем ее. Перевела на мужчину внимательный взгляд. Сноходец? Видимо... надо бы запомнить его лицо – чем черт не шутит, когда бог спит? – может, и пересекутся в реальности.
– Я же изгой. – Удивленно дернула плечом в ответ на его недоумение. – С нами можно все, кроме непосредственно прямого убийства. Выживем – хорошо, а нет – значит, нет. Какое бабушке было дело до того, как там мать в меня играет? Впрочем... иногда бабушка все же помогала.
Последнее было замечено нехотя и почти неслышно.
– Но безграничная власть над нами – у Наставников. У тех, кто дал шанс войти в Семью, в Род. Мать могла только подстраивать ловушки и несчастные случаи, а Наставник, наверное, может и просто убить – ему можно вообще все.
Слова слетали с губ спокойно и ранодушно, но тело тряхнуло короткой, судорожной дрожью – при воспоминании об обряде посвящения в ученики. Впрочем, понадеялась, что как раз в этот момент мужчина на нее не смотрел. Шагнула ближе к краю обрыва, и дерганно содрогнулась вновь, увидев бревна. Сделала шаг назад.
– Я на такое бревно шагнула сама... думала – пройду, и все изменится. Ну, по крайней мере, не будут так часто бить и разрешат оставить платье вместо мешка с тремя дырками. И куклу хотелось. Ну, и упала, конечно. Высота – третий этаж, а этажи у нас немаленькие в замке. А бревно одно и скользкое. Мне три года было тогда. Ни о каком «просто стоять» и «привыкать» речи не шло. Впрочем – я кошка. Руку сломала и пару ребер, да и все.
Куснула губу, посмотрела на бревна... затем на протянутую руку. И отричательно мотнула головой, неосознанно обхватывая ладонью свое предплечье – в месте перелома:
– Нет, не хочу я пробовать. Извини...
Отредактировано Лейхен Линкс (16-09-2018 16:35:43)
Вот, значит, как, юной леди не повезло быть не только дочерью хищного клана, но еще и изгоем, вероятнее всего, полукровкой. Очень много для одного ребенка, очень непросто вырасти, не надломившись, сохранить в себе «белую» сущность – певца, эмпата, а не охотника и вечного борца за свою жизнь.
«Ну так и что ж? Среди вайтьеро были и Черные».
Было ли причиной сочувствие или то ощущение общности, что возникло во время танца, но теперь Лахеса ловил себя на том, что и сам готов уцепиться за любую возможность для этой девочки шагнуть дальше, чем предполагало ее происхождение.
Я знал нескольких изгоев, добившихся в итоге вступления в кланы Высших, - ответил Фламинго. - И не просто добившихся, а заставивших замолчать всех, кто шептался за спиной об их происхождении. Пожалуй, я и сам поостерегусь называть конкретные имена – вот уж в чьем лице точно не хотелось бы нажить врагов.
По тому, как вздрогнули плечи девушки, Лахеса понял: она боялась своего Наставника. Так же как и его в первые недели обучения, преследовала та же мысль: Наставник может убить его в любой момент, и противопоставить этому у него, едва оперившегося птенца клана Фламинго, было ровным счетом нечего. И этот страх не давал ему спокойно учиться, пока не случился тот самый урок на верхней площадке виндхеймской башни, в корне переломивший отношение Лахесы к лорду Сурниа. За последующие годы ученичества он пережил еще много чего по отношению к этому странному лорду-Сове – и доверие, и злость, и практически сыновью привязанность, и ревность, и восхищение, и сомнения, и снова страх – все это периодически возвращалось по спирали, постепенно видоизменяясь.
– Может, – согласно кивнул лорд Аабо, – но это для него не самоцель. Наставник создает условия для того, чтобы ученик усвоил определенные навыки. А потом проверяет, насколько это у него получилось, и тут уж все зависит от готовности ученика – он может выжить, а может, и нет. Связь ученика и Наставника вовсе не односторонняя, от старшего к младшему – она меняет их обоих.
«Однако, в какой-то момент Наставник начинает желать, чтобы ученик не просто справился с задачей, а превзошел его самого. И вот тут шансы умереть возрастают в разы», – мысленно прибавил Фламинго, но вслух этого не произнес. Лишнее предостережение могло только сильнее напугать, а смысла в нем пока не было.
– Впрочем, методы у каждого Наставника свои. Кто обучает тебя?
«Нелепый вопрос... ведь низших и полукровок обучают в том клане, куда потом собираются принять. Если за эти годы ничего не изменилось. Значит – кошки».
Рассказ Лейхен о своем кошмарном детском опыте заставил его лишь нахмуриться и с досадой выдохнуть, но руку Фламинго не убрал.
– Идем, – продолжал он звать, протягивая ей руку, и одновременно с этим тянулся к ней эмпатическим посылом, стараясь передать ей насколько можно своего спокойствия, ощущения того, что сейчас ее не бросят, не позволят сорваться, не накажут за случайную ошибку. – Тогда иначе и быть не могло – тебе было всего три года, и тебя заставили сделать то, что ребенку было не по силам. А теперь, посмотри, ты старше, способнее. Но я не поступлю также, как твоя мать, – рука Фламинго начала медленно опускаться. – Сейчас ты вольна в своем выборе – можешь отказаться. Но если ты откажешься сделать это со мной – разве рискнешь когда-нибудь одна? А если не рискнешь – как будешь учиться дальше? Или предпочтешь остаться на том же уровне, что сейчас? Танцевать только во сне, перед воображаемыми зрителями, и получать воображаемый отклик? Это ли то, чего ты хочешь?
Тихий хмык – Лейхен отчетливо проследила за рукой мужчины. Прямо-таки подчеркивая этим самым взглядом медленное движение вниз. Да еще и голову склонила в такт тому, как двигалась рука – в сторону и вниз, педалируя:
«Я вижу и поняла, что ты сейчас вот уберешь руку. вроде как и не заставляя меня шагать. Но расчитывая, что кошачье любопытство не позволит мне упустить шанс – и я решусь быстрее».
Потом она шагнула к краю обрыва, игнорируя руку. И осмотрела уже бревна – даже присела на корточки, заглядывая вниз. Больше она на мужчину не смотрела. Куснула губу, прищурилась – глядя на небо, вдаль. Или уж просто «перед собой». Заговорила с легкой насмешкой:
– В самой реальной реальности я несколько лет зарабатывала танцами себе на жизнь. Не среди дуэнде, конечно... среди прочих смертных на Сетхе. И, видят Предки, я была бы рада вообще не возвращаться... – мысленно добавилось «в этот гадюшник», но читал ли он ее мысли? Впрочем, во взгляде это тоже скользнуло: смесь обиды и презрения. Можно спать под кустом и пить из ручья или фонтана, зарабатывать монеты танцем – и быть счастливой. Но жизнь распорядилась иначе. Так что ты не угадал – танцую я хоть и плохо, но вполне себе не только во сне. Да и то... плохо по вашим меркам. Остальных устраивает.
Вот только что она сидела, практически замерев. Только иногда чуть подрагивая, слвно затекли ноги в неудобном положении. А вот уже что-то мелькнуло мимо Фламинго – и Лейхен приземлилась на бревно. Не на его и не на соседнее – выбрала то, что было через одно от мужчины. И не треснувшее. Спружинила ногами, чуть присев... и плавно встала. Обернувшись, посмотрела на него почти с вызовом. Правда, опущенные пшеничные ресницы и беглая полуулыбка этот вызов погасили, свели к нейтральному:
«Видишь? Я – сама».
Впрочем, бравады хватило только на этот взгляд. Стояла девочка неестесвенно прямо, и шаги делала хоть верные – но слишком осторожные. Создавалось ощущение, что ее подошвы приросли к бревну, скользя по нему, но не отрываясь. Ладони сжались в кулачки, натягивая рукова, в края которых вцепились пальцы, словно для того, чтобы держаться хоть за что-нибудь. Да и ресницы опустились не зря – создавалось ощущение, что у нее просто кружится голова, и с закрытыми глазами держать равновесие легче.
– Учиться дальше? Ну, это смотря чему... сомневаюсь, что мне светят уроки танцев. Ты спрашивал, кто наставник... а я промолчала. Не потому, что не хочу говорить, я думала – как и что сказать. Знаешь, так и не решила. Давай считать, что он военный? Содержание уроков додумай сам. А если о тотеме... таких зверей нет на самом деле. Меня не учили, и я не понимаю, как это – тотем есть, а реального зверя нет. Кстати, а ты не в курсе? Ты же мужчина, вам должны были говорить! Как вообще можно войти в чужой клан? Ну, вот если жена из не твоего клана? Как она тебя заберет? Ведь тотем...
Наверное, она хотела сказать «...не отпустит». Но не договорила. На лице с закрытыми все еще глазами появилось горько-тоскливое выражение, знакомое всякому, кто испытал зов своего тотема. Тоску по соприкосновению с силой клана, с тайной, ото всех чужих закрытой его сутью. Тоску, которой не может быть у полукровки, кстати. Что-то тут не срасталось.
Отредактировано Лейхен Линкс (18-09-2018 02:29:40)
Лахеса вздохнул, покачал головой и плавно опустился на бревно, свесив ноги вниз, и опираясь на него только одной ладонью. Он не читал мыслей девушки, пусть этот разговор будет для обоих делом добровольным. К тому же, сейчас вполне было достаточно обычного внимания, чтобы понимать, как она относится и к своему клану, и к дуэнде в целом, и к одному из них в частности. Точнее, к его попыткам направить ее выбор.
— Остальных устраивает… — скептически пробормотал Фламинго в ответ на ее отповедь. — А тебя?
И можно было бы пуститься в рассуждения о том, что в любом положении есть и свои моменты счастья, и свои поводы для боли, только вот танцуя на пыльных площадях для смертных, она наверняка успела узнать и то, и другое, а жизнь в клане запомнилась только болью и страхом. И значит известна ей только с одной стороны. Но что толку было бы умничать? Боль и унижения запоминаются надолго и уговорами не лечатся.
— Постой, не отвечай сегодня, — поспешно добавил он, желая защитить с трудом наводимые между ними мостки доверия от ее гордого и независимого «и меня тоже». Мягко. Совершенно не требовательно. — Выжди.
Прыжок Лейхен был неожиданным. Фламинго моментально подобрался, но увидев, что девушка сохранила равновесие, беззлобно и одобрительно усмехнулся: «Упрямая!» Потом подтянул ноги, плавно и вроде даже с ленцой встал, искоса наблюдая за напряженной спиной юной кошки.
— Да уж, военный явно не танцам будет учить… — вздохнул Фламинго и сделал несколько мягких шагов по своему бревну, как будто невзначай поравнявшись с Лейхен. — Жаль… среди Кошек когда-то были хорошие вайтьеро.
Лахеса задумчиво покачался на своем бревне с пятки на носок, помочал.
— Тотем есть, а реального зверя нет… — мужчина пожал плечами. — Драконы? Но их клан вымер… Считай, я не угадал. Если только под «не зверем» ты не подразумеваешь Богомола или, скажем, Акулу.
«А впрочем, мой клан официально тоже считается вымершим… Не та же здесь история? К тому же — военный.»
— А, это… Здесь все просто. Брачную клятву мужчина дает своей супруге, а не ее тотему. И она соблюдается до расторжения брака или до смерти одного из супругов. После развода мужчина возвращается в родной клан, а если он умер, уходит в материнское Море Душ. По сути, с тотемом невозможно расстаться, он всегда присутствует в твоей крови, в твоих генах. По крайней мере, так говорил мой дед, а он был нашим клановым жрецом. Наверное, знал, что говорил. Есть в этом рациональное зерно, только вот… — тут Фламинго нахмурился, — эта традиция лишает шансов те кланы, в которых не осталось женщин.
Внимательно выслушав все, что было сказано, и побалансировав на бревне, Лейхен уселась, свесив ноги в пропасть. "Это лишь сон... упасть тут не страшно"- напомнила она самой себе, но глаза открыла, лишь запрокинув лицо вверх - в сторону неба. ну и в сторону незнакомца - за одно. Он виделся ей сейчас темным силуэтом, удачно загораживая собой солнышко. Отлично понимая, что она-то видна ему яснее ясного, девочка состорила короткую гримаску, означающую недоумение и ехидство:
- Мне только 14 лет. И я не гений. Кто к 14 годам осваивает что-то настолько, чтобы быть довольным собой? - Просьбу не отвечать она просто проигнорировала, как иногда игнорировала и вопросы. - Когда-нибуууудь... - болтание ногами в пустоте - ...не знаю когда, но когда-то... я найду себе учителя по танцам. Не Наставника, а обычного учителя, котору платишь деньгами, а не свободой. Это будет хороший учитель, да. И, когда вот он решит, что дал мне все - вот тогда я и буду думать, довольна ли я собой. Кстати, слово "кошка" я употребила так... в общем. - Она даже оторвала руку от бревна, за которое судорожно держалась, чтобы покрутить в воздухе пальцами, обозначая некую неопределенную общность. - На самом деле - я каракал. Есть такой маленький клан степных рысей. - Подумала, сдувая с глаз песочного цвета прядь, и уточнила: - Хотя мы давно уже скорей "городские рыси"...
Тут случилась естественная пауза. Девченка устала от света, видимо - и опустила голову, вновь закрывая глаза. И какое-то время молчала, рассматривая плавающие в красноватой темноте под веками цветные пятна, и думая о том, что села-то она зря. Теперь только сигать вниз - и просыпаться. Встать тут она чебя ни за что не заставит.
- Дракон... - прозвучало шепотом. Тихо-тихо... Так тихо, словно это слово кто-то мог услышать. Кто-то - по мимо их двоих.
"Дракон... дракон... дракон..." - зашепталось вокруг эхо, словно она крикнула во все горло, да еще и в горном ущелье. Девчонка, и сама не ожидавшая такого эффекта, едва не упорхнула с бревна вниз. Отдышавшись, она округлила глаза, оглядываясь. Ошарашенно помотала головой, и прижала руку к колотящемуся сердцу. - Да... уж. [/b]
Она даже голову чуть втянула в плечи. Но ничего не происходило, и постепенно Лейхен выпрямилась. В ее глазах жил не только испуг - он перемешивался с неким уважением и даже восторгом. Похоже, к дракона она относилась... гм.. ну, как к драконам: страх, восхищение, уважение - все в одном флаконе. Покачала головой:
- Ну, в общем, видимо не вымер клан-то. Но как я могу стать частью того, чего вроде как и нет, да еще и являясь вообще иным по сути? Вот я чего не понимаю. Как у вас вообще с учениками-то? Ну вот изгоя взяли в клан... и? Как дальше?
Отредактировано Лейхен Линкс (19-09-2018 22:41:24)
- Серьезные слова, - Фламинго задумчиво улыбнулся. Он и правда был немного удивлен: насколько Лахеса мог вспомнить самого себя в четырнадцать лет, его представления о жизни и своем месте в ней были проще и бесхитростнее. - Мои дела не настолько плохи, чтобы учить кого-то за деньги, - лорд Аабо смотрел куда-то вдаль, туда, где гладь моря уходила в горизонт, - но как знать... может быть, "когда-нибудь" мы найдем способ договориться о цене.
Лахеса не сразу вернулся взглядом к девушке, хотя все это время продолжал ее слушать, а когда наконец, сделал это, по реальности сна во всю бежала рябь от произнесенного слова. Фламинго уже собрался было подхватить девушку, чтобы не дать ей упасть, когда все успокоилось.
- Чшш... спокойнее... все в порядке, - размеренно произнес Лахеса, глядя в лицо Лейхен.
Надо было все-таки что-то сделать, чтобы обезопасить ее от падения. Обычно, падая во сне, дуэнде просто просыпался от страха, но если он слишком верил в происходящее и не допускал сомнений в том, что оно реально... Вобщем, самое время было "подстелить соломки". Выступ под обрывом начал плавно уменьшаться, втягиваться в скалу, сухостой на дне пропасти растаял, но этого было недостаточно.
- Если что-то покажется тебе опасным, просто прыгай вниз, не бойся, - сказал лорд Фламинго кивнув вниз, к подножию обрыва. Оттуда пахнуло холодным воздухом. На южное побережье сюрреалистично наползала зима. Не сверху, сея снег из облаков, а снизу - там, на дне пропасти, все интенсивнее кружилась поземка, переходящая в метель, наметало глубокие белые сугробы. Чтож, во сне и не такое бывает...
"Дракон," - эта новость вызывала тревогу: того, что лорд Аабо знал о Драконах, было достаточно, чтобы не желать этому клану возрождения. Итак, юная полукровка-изгнанница из Каракалов и матерый Дракон. Возможно, последний Дракон. В голове Лахесы рождались предположения на счет этого странного союза, и они тоже вызывали тревогу. Однако на лице при этом не читалось ничего.
- Сложный вопрос - ситуации, похожие на твою, возникают редко. Об этом лучше спросить шамана, он может напрямую обратиться к Предкам и донесет их волю. Кстати, я мог бы...
"...познакомить тебя с одним из них," - он не успел произнести - взгляд наткнулся на сгущавшуюся в воздухе фигуру.
"Еще один сноходец? Любопытно..." Даром, что способность к сноходчеству была не самой распространенной на Сетхе - Лахеса с уверенностью мог бы назвать только себя и своего Наставника, хотя предполагал, что могут быть и другие.
- А дальше... - сказал он, не отрывая взгляда от уплотняющегося черного облака, в котором все больше узнавалась не только фигура, но и детали одежды. - Начинается все самое интересное: игра на равных, - ответил Лахеса одновременно и девушке и силуэту незнакомца. Пока он выжидал, ничего не предпринимая: бежать было бы глупо, а нападать - бессмысленно, ведь агрессивных намерений этот третий пока не проявлял. А вот узнать, кто он, было бы совсем не лишним.
Интересно, как становятся сноходцами? Сама Лейхен по чужим снам никогда не шастала, но вот в своих всегда была полноправной хозяйкой. Потому что отлично понимала, что спит. Так что действовала осознанно. Могла и на сюжет влиять, но... не любила. Сон есть сон – надо успеть отдохнуть. А если все постоянно контролировать – какой уж тут отдых? В общем, Лахеса зря за нее боялся – в реальность происходящего она верила не больше, чем земные взрослые в реальность Санта Клауса.
Причиной перманентного осознания снов была не какая-то там редкая одаренность девочки. Нет, все гораздо проще. Любой бы знал, что спит, если бы был вынужден даже во сне контролировать обстанувку в комнате. Лейхен всегда знала, что происходит в том помещении, где тихо посапывает носом ее тело. И была готова проснуться при любом лишнем звуке. И уж, тем более, если кто-то вошел. А иначе она вряд ли бы выжила в том же гетто, да и после – странствуя в довольно сомнительных компаниях.
Но Харлок был, так сказать, «условно-разрешенным объектом». Лейхен понимала, что он все равно будет заходить к ней, когда захочет, и что, реши он что-то сделать со своей воспитаницей, противопоставить этому все равно будет нечего. Оставалось «расслабиться и получать удовольствие» – то есть, принять правила игры, по которым Наставник и учитель, и котролирующий, и судья, и палач, и сам бог в данное время и в данном месте. Так что при его появлении в каюте она просыпаться не стала – будет нужно, так сам и разбудит. Но вот знать, что он вошел, и что стоит рядом – это она знала. Наверное, потому и к появившейся во снах фигуре отнеслась без удивления.
Ну, как «без удивления»? Все в мире относительно. Повернув голову, девочка рассматривала странно и старомодно одетую фигуру, словно сотканную из множества воздушных вихрей антрацитовой пыли. Не просто человек, как она или стоящий рядом мужчина... а нечто странное. Одновременно и цельное, и состоящее из крошечных частей, как пчелиный рой. Почему так?
Лейхен сморгнула, недовольно отводя взгляд. Она уже давно научилась жить в своих снах, и предметы не расплывались перед глазами, при попытке их рассмотреть, как когда-то. Но эта фигура... может, все дело в том, что она состояла из небольших частей? Как текст – из букв? Нет ничего сложней, чем попытаться прочемсть что-то во сне. Буквы расплываются и меняются, и смысл слова никак не ухватить... если только не воспринимать его целиком, не пытаясь «разобрать на составляющие». Да, смотреть боковым зрением, и пытаться «взять» слово целиком. А лучше – сразу несколько слов. Вот тогда можно читать. Тут было примерно так же. Пристальное рассматривание появившегося грозило тем, что сон просто «лопнет», выкинув Лейхен из себя. Как часто бывает с теми, кто только-только начал осознаваться. А просыпаться она не хотела. И потому просто отвела глаза. Посмотрела вновь на Фламинго:
– Игра на равных? – это прозвучало с бо-о-ольшим сомнением. – Кто это, когда и с кем играет на равных? Кстати, у нас тут гость...
И замолчала, предоставляя взрослым самим разбираться «ху из ху».
Отредактировано Лейхен Линкс (24-09-2018 14:51:31)
Вы здесь » Приют странника » Будущее » Черные звуки
