Лишь имя. Звук. Названия, придуманные, чтобы отличаться. Дессигнации группировок, во имя желаний ваших творцов. Очередная мысль королевы ГОРН, каталогизированная, уложенная в хранилище данных.
Вы – лишь генетические кумуляции, на фоне игры природы в энтропию? Лишь предпочтения в соитии и разделении социальных обязательств? Лишь указания обещаний: кому служить, кого считать союзником. Лишь указания кого считать врагом...
Неужели он ошибся и пришел зря? Неужели его ощущение привело его к познанию своих ошибок? Была ли мудрость в этом дуэнде той, что привлекла вначале? Лахеса застрял между, между «тик» и «так». Между «да» и «нет».
– Существует ли дуэнде, если у него нет врагов? – спросил Безымянный, будто в пространство, изрекая своего рода коан. Это был риторический вопрос, как было ясно. Это был вопрос-размышление и вопрос-преддверие.
– Ты – твоя память и твоя история? – спросил он, уже никак не влияя на лорда Лахесу Мортимера Аабо, вайтьеро из Белого крыла клана Фламинго, сына лэри Мэйаны Ниам Калани, супруга лэри Айилы Рэи Аабо, подданного Матери Закатных Птиц.
– Этот дуэнде творил историю. Ты – лишь помнишь её, – без всяких спецэффектов было ясно, что под «этим дуэнде» фигура имела в виду тело в палате.
Он замолчал, и без того неразговорчивый, он приопустился, коснувшись ногами под полами мантии песка. Стало заметно, что фигура в мире, где ныне находилась душа Лахесы, высокого роста. Реальность палаты неспешно отдалялась. Фигура той реальности закрыла свои синие прогалины глаз, вновь став монолитным чёрным пятном.
Песок в чаше замедлялся. Нет, он не кончился в чаше, но окончание близилось, он замедлялся не потому, что ослабевало давление. Он, наконец, будто бы задумавшись, замер. Это отражение отношения древнего к речам дуэнде.
Лирианец задумался. Сожалея о воплощении мудрости ГОРНов. Сожалея о том, куда ведёт себя сам лорд. Сожалея о том, что вскоре, судя по всему, уйдет. И он сожалел о том, что останется ещё ненадолго. О том, что сделает с этим дуэнде. О том, что этот дуэнде сам сделал с собой. И к чему это его приведёт.
– Раз ты – не это всё, то кто же мстит? За что ты хочешь мстить? Здесь? – спрашивал он голосами детей, женщин, стариков, мужчин, продолжая дальше. – Он проиграл, – вновь пауза, чтобы дать очередному легкому порыву ветра и осознания ласково потрепать волосы. Благодаря этому диалогу уже не требовалось пояснять некоторые моменты. Было совершенно без «слов» понятно, что «он» – лежащий в палате. Это вновь повторяющаяся рефреном мысль «Лахесы нет».
– Ты... тоже проиграешь? – голоса вновь стали отчетливо разными, сонм не выражал озабоченность отчётливо, но рождал её, как общий подтон, едва слышный.
Дуэнде верил в то, что говорил. Истинно верующий в концепцию, объясняющую и декламирующую битву ради войны, как единственный способ существования. Именно так. Но это было и прекрасно. И омерзительно. Наконец, голоса, словно успокаиваясь, стали менее различимым множеством, единым:
– Смирение не требуется. Свершившемуся безразлично, примирился ты с ним или нет.
Нависла пауза. Но это было молчание, куда большее, чем слова, звучащие раньше. Это молчание-уважение, молчание-размышление, молчание-рассказ. И в этой тишине, посреди шума песка, отголосков осколка другой реальности, происходило Нечто. Наполненное и осмысленное.
Нет, у меня в душе стоят морозы,
Но я люблю и стужу и буран.
К тому ж ущербный месяц сквозь туман
Льет тусклый свет с угрюмым видом скряги.
Ни зги не видно, и при каждом шаге –
Перед тобой, негадан и неждан,
Ствол дерева, и камни, и коряги.
Я у блуждающего огонька
Спрошу, как лучше нам пройти к вершине.
В горах нет лучшего проводника.
Вот сам он, кстати, легок на помине.
– Не откажи, чем даром тратить пламя,
Нам посветить и вверх взобраться с нами.
– Ты – лишь воспоминания того дуэнде, – резюмировал и вопрошал пришелец тихим многоголосьем. Печальным?
Пауза мира, быстрая и долгая одновременно. Теперь она ощущалась остро, ведь она была вне времени. Не опустошенная, но словно муха в янтаре. Бесконечное мгновение. Между секундами. Между ударами сердца. Между выдохом и новым вдохом.
– Тогда пламя разрушит этого дуэнде и всё то, что он мог бы согреть. Навсегда. Тогда этот дуэнде разрушит и нас, – да, печальным...
Костер у ног Лахесы загорелся ярче. Он радовался близости фигуры в чёрном, пытаясь дотянуться до неё. Он хотел и желал гореть, бился за своё жизненное пространство среди песков.
В палате, где лежал лорд с кучей титулов, под тяжестью травм и событий, появилось пламя. Фигура в чёрном стала уплывать в стену, растворяться в ней. А палата – занималась пламенем, взявшимся слово из ничего. Горело само пространство. Пузырилась кожа на врачах, орал синтезированный материал устройств, расплавляясь... Всё превращалось в пепел, под треск, гул, свист, крик и прочие звуки пожара... или хорошей резни.
Огонь полыхал там, правил и победоносно сиял.
Он радовался и горел всё ярче.
Песок из реальности, где встретились Безымянный и Лахеса, тоже начинал плавиться, превращаясь вначале в стекловидную жидкость, а потом... в пепел. Серый, никакой. Фигура Безымянного одна осталась с лордом, и тоже занялась пламенем. Раньше гость словно сопротивлялся контакту с Лахесой, но не теперь. Мантия горела, прилипая к лицу-зеркалу, не обнажая его, не выдавая очертаний. Фигура быстро превращалась в скелет. Пеплом, с которого осыпались остатки мантии, плоти, органов, ткани. Скелет упал на колени, будто в замедлении протягивая обожженные кости руки к лорду, будто бы предлагая руку помощи... или прося её? Бесшумно он умирал на глазах того, кто был всё дальше от «тик» и всё ближе к «так»...
Тик...
Так... Будет ли «Тик»?
Пламя между ними занялось, будто весь пляж смочили горючей смесью. Неспешно, но молниеносно, оно запалило те зелёные очертания вдали, заполонило пески. Оно выжигало с ужасающим воплем-шипением море. Море душ? Оно выпаривало его и плавило пески, удаляло все прочее и лишнее. Всё в этом мире оно разбирало и раздирало острейшими языками красной ярости, а желтые языки, будто желчь, разъедали оставшееся.
Но всё имеет конец. Кончились крики врачей из палаты. Кончилось шипение моря. Кончился ветер.
Был лишь оглушительный гул горящего везде огня. Часть пепла и золы запачкали одежды лорда, она сама занялась. Непроглядный ураган пламени бушевал везде. Всё ещё опадал скелет Безымянного, опираясь одной рукой о пепел, утопая в нём; упорный в своём бесполезном жесте, тянулся он костлявой рукой к Тому, кто помнил...
Огонь. И пепел. «Тик» – открылась челюсть скелета, совершая последний выдох, тем, чего не было...
Так...
Или этот «так» был последним?
[AVA]http://sg.uploads.ru/75sPU.jpg[/AVA]