Нат любил лето. Любил жару нидерландских летних месяцев, когда они жили не на Бонайре, и, несмотря на собственную хрупкость (чтоб не сказать – хлипкость) на удивление хорошо европейскую жару эту переносил – другие голландские дети и взрослые стонали и жаловались, отдуваясь и потея, когда Урк накрывали обширные антициклоны, а младший Гринберг знай себе сидел во дворе дома на самом солнцепеке.
Нет, конечно, Натти тоже потел, но даже ощущение влаги на коже ему нравилось, оно так чудесно сочеталось с раскаленной – не дотронься! – синей кожей колясочной спинки, сиденья, подлокотников, с невидимыми горячими ладонями солнца, сжимавшими тонкие, слишком тонкие для десятилетнего, щиколотки мальчика, стискивали, будто в объятии, плечи, равномерно давили на лоб и щеки, туго припекало выгоревшую до состояния беленого льна макушку. Это было восхитительно, и даже то, что светлокожий мальчишка зверски обгорал и вечером приходилось смазывать покрасневшие части тела кремом, и кожа так саднила всю ночь, что больно было ворочаться, а потом нельзя гулять дня два, тоже казалось правильным и хорошим.
Это американское лето тоже принесло ему много радости, и август же еще не осень, это просто нотки прохлады и мягкое тепло. Вот эта поездка на машине, вместе с соседом Корбеном – тоже была радостью, неожиданной, а оттого еще более острой. Натаниэль и сам не ожидал, что родители так легко и быстро согласятся отпустить его покататься на машине с отцом Корбена.
Не высказать, как маленький Док любил вот так нечаянно путешествовать! Сказать по чести, это удавалось ему нечасто – хотя за десять лет своей коротенькой жизни маленький Гринберг бывал во всех почти местах земного шара, но… что увидишь из самолетного иллюминатора, или из окна поезда, автобуса, такси? Не так уж много… и все это – лишь отделенные стеклом пейзажи, которые тебя словно бы и не касаются, видишь ты их – и скажи спасибо. Иное дело – когда они катались с ребятами по Урку, или с новыми приятелями по такому же маленькому, да что там, крохотному городку в Вайоминге, где всей семьей Гринберги гостили у дальней родственницы матери – владелицы магазинчика. Манвилл был уже излажен вдоль и поперек, и знаком до последнего куста репейника на пустыре возле заброшенной фабрики и последней скирды сена на окраине.
Сейчас Нат был в полном восторге – ведь так же здорово ехать в открытой машине, когда теплый ветер треплет нестриженные мягкие пряди, упруго гладит по щеке, когда почти рядом, в каком-то метре он шевелит спелые уже колосья, когда…
− Ой, смотри! − так и подпрыгнув на сиденье, вскрикнул улыбавшийся во весь рот мальчишка, невоспитанно показывая пальцем на трех пушистых серых коз… и одного козла, что безбоязненно подошли к изгороди, и наглыми глазами уставились на едущих в машине, которая, кстати, начала замедлять ход, будто бы для того, чтобы Нат хорошенько рассмотрел рогатых-бородатых.

Прежде коз Натти не видел, и смотрел на них во все глаза – и они смотрели, так странно, так внимательно, что мальчик успел рассмотреть – глаза у одной, самой рогатой, желтые-прежелтые, светятся, как лампочки в гирлянде, да еще и… маленький Гринберг видел один раз такую штуку – черную спираль в желтом круге, которая вращалась, и… завораживала… и сейчас завораживала. Нат не мог  отвеасти взгляда от нее, ему стало страшно, очень сильно закружилась голова, так что даже затошнило, а нарастающий звон стал оглушительным, из поглощающей мальчика тьмы раздались голоса.                 
− …Это же какой-то инопланетный корабль! – крикнул рыжий Адриан Мейер, выдирая из пробоины расколовшегося, будто огромное железное яйцо, корпуса полуметровый кусок нетолстого кабеля в чёрной изоляции, раздвоенного с одного конца, как оказалось, когда он оторвался от чего-то там, к чему был прикреплен. − А теперь бежим!
Загорелый голенастый Яспер Тис толкнул коляску храброго еврейского мальчика, который завороженно пялился на помятый, прикопченный, но кое-где все равно блестящий серебисто окуглый бок того, что явно упало очень свысока:
− Ходу, Нат! Тебе что, не страшно? А вдруг там еще кто-то выжил и вылезет сейчас, весь такой в щупальцах? – Яспер снова толкнул коляску, − Давай двигай, я тут не останусь.
Нат с трудом отвел глаза от металлической громадины, послушно нажимая на кнопку джойстика. Коляска рванула назад, потом выравняла ход и развернулась, но младшему Гринбергу трудно было перестать оглядываться на то, что торчало целым холмом из болотистой почвы. Грачонок Тис между тем догнал рыжего товарища и сердито буркнул, показывая глазами на кабель:
− Выбрось эту штуку! – рассердившись, высокий парнишка даже стукнул Ади по руке. − Выбрось, говорю! Ты чо, дурак?! Мы же не знаем, что это за хрень!
− Не выброшу! – вдруг заупрямился рыжий, который обычно всегда делал то, что говорил ему Тис. − Я лучше… лучше Нату его отдам! – и вывернувшись из-под загребущей руки Яса, вновь потянувшегося к кабелю, сунул тот на колени к мальчику в коляске. − На, не потеряй!     
Натанниэль замер от восторга, не в силах даже поверить и опасаясь потрогать чудесный предмет, настоящий инопланетный артефакт, ну и что, что имеющий вид самого обычного толстого провода. Ведь его же откуда выдрали? Из рухнувшего космического корабля! Конечно, он необыкновенный! Как здорово, что вместо того, чтобы выбросить, его отдали мне! – отважившись, Натти прикасается к пластиковой оплетке. Серебристые искры, сорвавшиеся с металлических «усов» в этот момент, рассыпали свой светящийся пунктир уже в нахлынувшей тьме, а Нат, окутанный ею, очень отчетливо понимает, что предмет и впрямь волшебный: как только это произошло и пальчики умного еврейского мальчика сомкнулись на гладкой пластиковой коже двуглавой змейки – все его желания стали немедленно сбываться. Вообще все – вольные и невольные, важные и пустяковые, выстраданные и мимолётные. Когда Нат это понял, пришлось быть крайне осторожным, дабы их исполнения не повредили другим.
Очнувшись на несколько секунд, почему-то на коленях Корбена, он понимает вдруг, что и поездка в Майнвилл, и эта прогулка по полям – тоже исполнившиеся желания, принесшие только хорошее… − Натаниэль кивает, показывая, что понял друга, знаком призвавшего к молчанию, просто доверившись – так надо, раз Корбен так думает, обнял его за шею – двумя руками даже! – чувствуя, как снова засыпает, проваливаясь в золотисто-черную засасывающую воронку.   
…Лунный диск впрыгнул в небе вперёд, как спущенный с резинки шарик, и тут же отскочил назад, уменьшаясь. На горизонте к ночному светилу взметнулась странная, прямоугольная волна, будто синяя лента моря  собралась прицепиться к перламутровой пряжке луны. Украшенное узкой каймой пены морское покрывало сдёрнулось с берега. Вода уходила, и уходила далеко. Дальше, чем во время самого сильного отлива, обнажая не только песок побережья, но и заиленные камни дна, тысячи лет не видавшие звезд…
Мешанина забытого... помнилось только одно, самое значительное  – видимо, он уже совершил какую-то роковую ошибку – день, а видны звёзды в чёрном небе. И Нат знает, что вот это – потому, что на Земле больше нет атмосферы.
Почему я сам не чувствовую удушья? − отстраненно удивился мальчишка. − Может, мне уже не надо дышать, чтобы жить, может, я бессмертен?
Он не чувствовал вообще никаких неудобств, кроме вины и дикого стыда, от которого пылали щеки.
Что ж я натворил?!!
И всей душой Нат пожелал, чтобы небо по-прежнему было голубым. Живым, а не черным и мертвым. И едва мальчик захотел этого – с противоположного края неба пошла гигантская волна, голубая с белым, пенным краем кипящих облаков – на черное звездное небо будто стало натягиваться голубое одеяло атмосферы. Волшебное зрелище!..
− Док… − доносится до натова слуха, и мальчик понимает, что его немножко трясут, − Док, проснись!..
Он открывает глаза и видит что-то веселое, круглое-серебристое, упругое, устремляющееся к небу. Похоже на… на пузыри? – инстинктивный вдох раздирает легкие кашлем от попавшей в дыхательные пути воды.

Отредактировано Натаниэль Гринберг (17-12-2012 20:39:41)