Это случилось год назад. Почти перед самым Рождеством. В тот день, когда небо было особенно серым. Затянутым не только тучами, но и дымом пожаров. Горел город. Уютный такой городишко, что изо всех сил старался подражать большим городам. Пыжился, одевался в гирлянды рекламы, обзаводился огромными домами с зеркальными и синеватыми клеточками окон, сливавшихся в одно сплошное стекло. И все равно оставался маленьким и уютным, совсем не похожим на столицу.
А может, только такая столица и должна была быть у крошечной горной страны, чьи вина, лыжные курорт и маленькое, но настоящее, море, помогали жителям жить хоть и не богато, а все ж в достатке. Кто ж скажет, от чего порой эта жизнь начинала казаться им не выносимой? Может от того, что приезжие неизменно были из какой-то иной жизни? Словно из сказки? Против чего бунтовали сейчас горластые, бородатые и темнокожие, навсегда прожаренные солнцем люди? Зачем тупо и бессмысленно сжигали они свой собственный город?
Сейчас, к вечеру, они и сами вряд ли помнили причину. Сейчас играл в мышцах адреналин, дурманили головы знаменитые на весь мир вина. Схватки, бессмысленные и жестокие, вспыхивали то тут, то там. А когда злая удаль начинала угасать, словно саламандры из огня, появлялись из-за горящих зданий молодые ребята. «Отцы!» – взывали они. «Что же вы? Вы наш пример, наша гордость! И руки опустили? Предали свое дело, самих себя? Надо до конца! До победы!» «Коооонцааааа... Бедыыыыыы» – носилось над городом эхо.
А больницы были переполнены, и не хватало рук не то что зашивать раны, а просто впихивать обезболивающее в раскрытые в крике или хрипе рты. А город догорал, и никакому снегу было уже не выбелить его... В ужасе, словно крысы тонущий корабль, покидали его иностранцы. Кто как мог.
На них-то и охотилась маленькая стая. Выбирая глухие подворотни, останавливая как отдельных прохожих, так и машины. Ребята развлекались. Нет, не так. Они откровенно издевались. Окружая жертву, и требуя – выкупи свою жизнь. И денег-то просили не много. Совсем копейки практически. Можно было принять игру и сунуть в нахально протянутую ладонь девчонки лет 14 эти самые купюры. На, мол, и отвяжись. Можно… да только зазорно, стыдно как-то. Взрослым, солидным людям. Тем, кто приехал сюда со снисходительной улыбкой. Тем, кто привык к безопасности и комфорту. Кто-то платил и убирался восвояси, навсегда унося в душе ощущение внезапной беззащитности и жгучий стыд. Кто-то пытался «качать права» – и навсегда оставался лежать на асфальте, растерзанный юными хищниками. Впрочем… тела выглядели вполне пристойно. Иногда и вообще не было крови. Девчонка тренировала свою стаю нападать умело, убивать быстро. Именно тренировала – расчетливо, жестко, уверенно.
…Завизжала тормозами очередная машина. С десяток металлических шариков врезались в ее стекла с разных сторон, не задев лишь лобовое, перед водителем. Доказывая, что место «пристреляно», но и давая понять – человеку урона запросто так не нанесут.
– Тридцать долларов, сэр! – звонкий голос прозвучал у полуспущенного стекла. – Вы платите за свою свободу и жизнь эту ничтожную сумму, и мы отпускаем вас на все четыре стороны! Уверена, эта сделка навсегда останется самой выгодной для вас!
Металлические шарики, пущенные из рогаток, вряд ли могли принести ощутимый вред толстым бронированным стеклам Porsche. «Вот засранцы! Если не знают, как стрелять «альбатросом», так пытаются вбить стекла массой...» – улыбнулся собственным мыслям мужчина. И, дождавшись окончания обстрела, тронул пальцем кнопку привода стеклопакета. Опустив стекло перед прыгнувшей к машине малявкой.
– Мне надо лишь в одну сторону. Садись. Покажешь, где «гнездо». Jan hur - bilatu harri norentzat erantzuten du ikus gen ikus. – обронил он напоследок, показывая одной незамысловатой фразой, что он – кровь от крови и суть от сути этих мест. Приправляя короткие, почти армейские приказы мудрой местной пословицей
«Хочешь есть орехи – найди камень, чтобы их разбить» – отдались в девочке слова древнего языка, который знали далеко не все. Но она-то его знала, хоть и чуть-чуть. Одна из не многих. И любой, говорящий на нем был «своим». А потому девочка молча махнула ладонью в темноту, резко сжав и разжав пальцы, давая «отбой» военным действиям на сегодня. Молча же нырнула в машину – не сомневаясь и без страха. Мгновенно приняв решение, и не думая больше о том, верно, или нет, поступает сейчас.
…Поездка была длинной и странной. Тишину нарушал иногда лишь голос девочки, что давал четкие указания – куда свернуть. Она напряженно следила за дорогой, и странному ее спутнику ни разу не пришлось спросить – он просто не успевал. Сперва. А потом привык, и просто доверился этому живому навигатору. Молчал, порой встречаясь в зеркальце заднего вида с хмурым взглядом странных, слишком светлых на смуглом лице глаз.
И лишь выйдя из машины, он разжал губы:
– Как тебя зовут?
– Валенсия.
Это прозвучало с легким вызовом. Валенсия. В переводе с испанского – власть. Маленький вожак маленькой стаи… опасной стаи. Она вскинула голову, глядя ему в глаза.
– Ленси.
Сказано было так, словно он заново ее окрестил. Пальцы на миг коснулись жестких волос, ладонь прошлась по макушке. И он сразу забыл о ней, вскидывая руку – к нему спешили, здоровались издалека: «Хирург!», «Аль-Нефар!»
А она осталась стоять. Голова качнулась под его ладонью, наклоняясь. Ленси. Новое имя. Она чуяла, что вместе с именем изменилась и ее судьба – в очередной раз.
…Костер вскидывал в небо грозди искр. Они были похожи на хвостатые, быстрые росчерки. Словно падающие звезды… только не на землю падающие, а в небо. В небо же был нацелен гриф скрипки. Ленси держала ее у плеча свободно, без подушечки. Смотрела куда-то в темноту. Мир за пределами круга света был неразличим. И почти не различимы были лица сидящих вокруг людей. Или девочка просто не хотела их различать? Она-то собиралась играть лишь для одного. Для того, на кого не могла поднять глаз. Для того, за кем не могла не следить взглядом. Иногда ей казалось, что в ее сердце проснулся компас. И его чуткая стрелочка, подрагивая, постоянно указывает на одного человека, где бы он ни был.
– Уснула, Бестия? – кому-то из слушателей надоело ждать, и вздернутый, застывший в предвкушении звуков смычок ударил о струны: «Таааа-аааа…» По нему попали шишкой, но девочка успела смягчить касание, и избежать, казалась бы, неизбежного визгливого звука. Струны прозвучали мягко, чуть приглушенно, отрывисто.
Ленси резко обернулась, и ее гневные глаза не обежали «стрелку» ничего хорошего. Все знали – скрипку девочки задевать себе дороже. Но при этом она не оставила получившийся звук одиноким – он стал началом мелодии. «Таааа…та-та-таааааа» – запели струны. Словно и не струны они вовсе, но звонкие сигнальные рожки. Музыка взвилась, неожиданная даже для самой девочки. Не тихая лаковая вечерняя песня, нет. Трубы и барабаны… почти маршевый ритм, который вдруг ломался, становился ветром, ураганом. Кто-то плакал в это музыке, кто-то мчался куда-то, зная, что не успеть.
Локоть девочки резко двигался на фоне костра, и сама себя он сейчас воображала плоским бумажным черным силуэтом, наложенным на мятущееся, яркое пламя. Это подходило к той импровизации, что рождалась у самой ее щеки, жила под ее пальцами….
И вдруг все оборвалось. Резко, на самой стремительной ноте… На громком, резком «Тааа-а!». Словно на вскрике. Замерла, повисла тишина. И только вздернутый к небу гриф скрипки показывал – не конец. В этой паузе, нарушаемой лишь треском костра, странным образом продолжала жить музыка.
Так бывает в кино, когда главный герой вдруг споткнулся и упал, а зал замирает в единой надежде: «Встанет…»
…Не встал. Струны запели тихо, и как бы издалека. Позвали тем самым, начальным звуком сигнальных рожков. Но мелодия-вихрь не родилась, не откликнулась им. Они звали еще и еще… тише и тише… пока не смолкли совсем. Бессильно опустилась скрипка.
– Я думал, скрипка скорей стонет и плачет… – пробормотал кто-то. Люди задвигались, сбрасывая с себя странное оцепенение.
– Только не у нее… – в голосе ответившего была и гордость, и удивление. Ни кто не понимал, как заставляла Ленси звучать капризный инструмент совсем иначе. Не так, как у других. Резче, отрывистей, злей…
Девочка шагнула из круга света. Вошла в темноту, как в холодную воду – с головой. Но все равно она продолжала ощущать спиной взгляд. И знала – это смотрит он. Ее недавний попутчик, тот, кого она внезапно ощутила вожаком. Тот, для кого играла. Тот, чье пристальное внимание делало удачным в последние дни каждый ее шаг. Тот, ради кого она сегодня не дала смазаться первому звуку, успев напружинить руку, хотя бросок шишки и не заметила. Хирург. Аль-Нефар. Так звали его в лагере. Для себя она все еще не назвала его никак.
Он и правда смотрел в темноту так, словно видел тонкую фигурку с опущенной головой. Поникшую, как сгоревшая спичка. Только что пылавшую, как целый костер. Смотрел, вертя у губ сухую травинку. И думал. Неуловимое движение кисти, отбившей шишку, было точным. Не удача – привычка к удаче. Девочка, кажется, и сама не понимал, что ее неверие в возможность ошибки, в собственное поражение, словно отгородило ее от остального мира странным кругом. Она была… удачлива. Словно сказочный герой, носящий за пазухой четыре листочка клевера. Очень, крайне редкое качество. Ценное качество. То, что нельзя купить. Но можно взять – просто протянув руку. Аль-Нефар мягко поднялся, и скользнул в темноту. Ему был нужен напарник, ведь за тем он сюда и приехал.
Отредактировано Валенсия Санчес (09-04-2012 19:43:47)
