Нашарить слепо левой рукой пачку. Большим пальцем «отодвинуть» крышку, указательным — провести по ряду сигарет, прикидывая приблизительно, сколько осталось. Больше половины — это плюс. Зажигалки нет — это минус. Куда запихал?
Все так же одной рукой достать сигарету, похлопать себя по карманам пиджака, пожевывая фильтр — то, чему научила чери. Чирк-чирк — по железной шестеренке. Знаете ли вы, леди и джентльмены, характерное отличие заядлого курильщика? Первый прикрывает ладонью сигарету в любом случае и состоянии.
От «чирк-чирк» не последовало предполагаемого тепла. Не обожгло фаланги, контрольный вдох не пустил в легкие дым, только обоняние уловило запах газа.
— Знаешь, Кихот, есть одна интересная история, почти под стать нам. — Гельх резко выдернул сигарету изо рта. — Представь: звук шарманки, лес, с воющей совой, и палача, сидящего на пне, ужинающего хлебом со шпротами.
Голос каждым словом перестраивался с наждачного, «черноземного» и режущего слух, на концертный — хриплый, с паузами, на пол тона ниже гельховского и еще четверть — Джилли. Этот голос оцифровывался временем и слушателям. Еще тройной виват хлороформу.
Шварц подвинул, на деле — толкнул сильнее, чем нужно было, к собеседнику чистую салфетку. Или уже к слушателю?
Сам Гельх видел в персональной темноте иное: пустой барный зал, прокуренный, да так, что в глотке скребет. Над головой — закопченный прожектор. Лениво протирает мутные стаканы бармен, полусонно глядя перед собой, старая измятая шляпа со сломанными полями лежит на колонке. «Я к микрофону подошел как к образам, нет-нет, сегодня точно к амбразуре».
Спойлер|Закрыть
Не обязательно к прислушиванию:
[audio]http://prostopleer.com/tracks/4937954WvNF[/audio]
— По тропинке вниз скакала отрубленная голова и напевала очень грустную песенку. — Голос почти чистый, без хрипа. Почти. — На ощупь плелся безголовый бедняк искать на кладбище свободное место. Сейчас он всех был несчастнее на свете, хотя ничего ценного не было в той голове. В неприкрытую шею задувал свежий ветер, спотыкаясь, он брел по зеленой свежей траве.
Чирк-чирк. Порывисто выдохнуть табачное облако — на Кихота?
Затянувшись до горечи в горле, до горечи чуть ниже, замерев на долю секунды, ловя момент, выпустил дым вверх и вбок. Помахал рукой, разгоняя ему невидимый дым.
Паузка в две секунды и перестройка.
Здесь должен был быть тромбон и смычок по струнам. И еще — в оригинале голос обрабатывался электроникой, становился потусторонним. За неимением — пришлось говорить утробно и хрипло. С надрывом.
— «Эй, кому так насолил?» — Обратился к нему прохожий. — «Проигрался в кости, а потом горько пил? Ха! И у меня, поверь, был случай схожий», — прищурился и облако дыма пустил. — Повторить за персонажем. — «Я знаю, что делать, со мной пойдем, в моей лавке есть все — и новые головы тоже. Мы там тебе быстро что-нибудь подберем, и красивые есть, но они подороже».
Джилли на фоне хохочет. Костяшки правой руки отстукивают ритм, громче, сильнее, чем стоило бы. До боли.
Совмещать в себе несколько тембров, звучаний, частот — в кайф. Знать, что при тебе всегда есть хотя бы один инструмент — тоже в кайф. Курить на этой сказке-фантазии — трижды в кайф.
Пепел осыпался на джинсы. Уголек отлетел — туда же. Плевать.
Джилли чуть слышно шепчет: скрипа не хватает для антуража. И малой октавы на фортепьяно. Гельх хлопнул его по плечу. Точно, безумец.
Естественным движением перенести вес тела назад. Почувствовать и услышать, как стул коснулся стенки. Это хорошо, значит, не упадем. Перенести вес обратно. Вот и скрип.
Потрясающе.
Снова выпустить облако дыма вверх, окутывая им сам себя.
— Безголовый стал примерять все подряд, выбирая цвет глаз, улыбки и белые зубы. Дошел до последней — и стал возвращаться назад. — Ухмыльнулся. Шепотом: — А в темном углу двигались в заклинании хозяина губы.
Ты уже плохо помнишь после какого из тысячи невыносимых похмелий писал. Чьи руки заставляли писать твои — дрожащие? Чей голос ты слышал, а, Гельх?
Нет. Голос всегда был один и тот же.
Локтем левой руки чувствовать ткань шляпы. За неимением контрабаса — сойдет.
Шварц видит, как к микрофону вьется черной змеей провод, блестит в барном свете. Бармен кинул в мусорное ведро тряпку, сложил руки на стойке, одной подперев щеку. Зевнул в ритм. Почему кажется, что у него — искаженное лицо брата? А за ним — в отражении зеркала — злые глаза жены?
Глубокий и шумный выдох.
Тепло около пальцев. Смять почти докуренную, резким движением разжать кулак над столом, достать еще одну. Боль как таковая тебя давно не колышет. Ты чувствуешь — и это главное.
Чирк-чирк — по железной шестеренке.
— «Ну, что? Выбрал? Теперь надо платить!» — и вздрогнул новой головы обладатель, — «А, ладно. Отныне будешь мне служить, с этой минуты я — твой Бог, Властелин и Спаситель». — Расхохотаться, потом сделать паузу. — Бедняга попятился, не веря своим новым глазам — Дьявол в огненной маске пред ним возвышался. Ужас сковал его жалкое тело, упал на колени и голову попытался сорвать, но она так сильно к нему прикипела!.. — Затянуться. — И ему пришлось слугой Дьявола стать.
Стук костяшек чередовать с прищелкиванием пальцев. Скрип раз в три такта — не забывать. Короткие тяги — ради облака дыма. Провести ладонью, с зажатой сигаретой, по лицу, закрывая себе глаза.
Рефлекторно — напрячь мышцы правой ноги. Будто бы на ней привычно закреплен бубен. Будто бы можно притоптывать по полу.
Если под рукой был всего один инструмент — Шварц использовал в качестве инструментов окружающее пространство.
Гельх повернул голову на Кихота. На лице — отчаянность, веки подрагивают, ты смотришь в темноту и видишь старый добрый ад.
Сбиться с анданте на аллигрэтто.
— Его душа черствела и лишалась волнений, и он стал подыскивать себе палача. Искал на улицах и в газетах, среди объявлений, но, отчаявшись, решил прибегнуть к услугам врача. — Сиплость в плюс. — Надев маску и плащ с капюшоном, весь день он скользил в тенях старых домов, и чувствовал себя одновременно и шпиком, и шпионом,
и непослушным ребенком, без спроса покинувшим родительский кров. «Три раза стучать», — табличка гласит на двери. И сам доктор Ф. ее отворил.
Если попробовать словить баланс на качающемся стуле — звук скрипа удлиняется. Осознать, к черту анализ, важен эффект. Запомнить.
Два коротких скрипа, один длинный, а на нем — щелкнуть пальцами. Напряги фантазию — и получится сигнал sos. Кого спасаем, слепенький?
Выбирай ты.
Шварц почувствовал, как от лица отхлынула кровь. Так иногда бывало на концертах — когда особенно погружался в песню. Когда переставал различать реальность, сумрачные лица и собственные слова. Когда стиралась грань между Гельхом и Джилли.
В голосе появляется усталость и изнуренность. А там, в баре, где на тебя смотрел брат — эхо. Без помощи звукаря.
— «Шутки с дьяволом всегда боком выходят», — глядя в окно, врач отвечал, — «таких, как ты, ко мне много приходят, но очень немногим я помогал. Вопрос не в деньгах, не в страхе, не в совести», — оставаясь неподвижным врач продолжал, — «мне так же не нужно ни славы, ни почести, — «не навредить» когда-то я клятву давал».
Не алкоджаз, похоронный диксиленд без бесконечного хеппи-энда.
Оглушающая тишина внутри, звуки снаружи — скомпенсировать. Рукой, с сигаретой, провести по макушке, потянуть волосы. Чтобы почувствовать.
Своя пока на месте. Дурная, небритая, безумная — но своя.
Отстранено, в районе гипофиза, подумать о том, что Кихот не единственный посетитель помещения приторных кофейных запахов. Спокуха, Гельх, показуха — для одного.
Показуха, Джилли?
— «Пришел к тебе я за помощью, хотя и звучит все это как бред». — Сейчас — вскрикнуть безнадежно: — «Прошу: отрежь эту проклятую голову, не нанесешь ты этим мне вред!..» — Снова пауза. — Доктор зажмурился, взяв прозекторский нож. Перекрестился и сделал пациенту знак: «Надеюсь, все это не Дьявола ложь, и моя душа за тобой не провалится в Ад».
Гулкий удар оркестровых тарелок. В реальности Кихота — удар тыльной стороной по столешнице.
Открыть глаза с расширенными зрачками. Две черные точки впились «взглядом» в вынужденного слушателя. Шрамы на веках углубились.
Из темноты бара выходит жена, в легком белом платье с красной лентой, но ее лицо — к ужасу Шварца — лицо незнакомой сломанной куклы. Бармен с перекосившимся лицом брата хохочет. Гельх сжимает почти дотлевшую сигарету, кладет измочаленную на стол, снова закуривает.
Крещендо.
— Голова отскочила, брызнув пеной из рта, на простынь хлестала алая кровь. Безголовый поднялся и, как тогда, на ощупь на кладбище поплелся вновь. Так и закончился бы этот рассказ, если бы не принципиальность одной особы.
Бревис в голосе и диминуэндо в инструментах. Тише и щелкать, и пристукивать — и скрип, и облако выдвинуть на первый план.
Играть как кредо жизни, без этого скучаешь? Из всего делать спектакль, пусть и местного пошиба. Пусть и сам уходишь с головой.
Шварц хотел бы увидеть реакцию Кихота. Чтобы там, где фальшивил — запомнить, исправить, переиграть. Часть Шварца, не занятая видением и рассказом, напряженно вслушивалась в окружающее и дыхание. Жалкая попытка уловить хоть что-то.
Опять соломинки, слепенький?
— Вдруг оступился бедняк и в колодец открытый провалился и падал до самого дна. А там, в плаще из заблудших душ сшитом, на огненном троне восседал Сатана. — Дым и щелчок. — «Вижу, отказался от моего подарка. Но у безголовых нет глаз и мозгов, и все старания твои вышли насмарку. Глупо попался — вот побега твоего печальный итог».
Рефлексия на рефлексии, а?
А затягивался медленно, медленно вдыхал, также медленно выдыхал. Даже и не выдыхал толком, просто приоткрывал рот.
Гельх пробовал себя вновь, после долгого перерыва, пытался убедиться, что не разучился делать шоу. Show must go on – когда-то одна из первых заповедей, что запомнил.
Салфетка тебя еще ждет, Кихот, используешь свое «копьецо».
— «Запомни, ты теперь — слуга Ада, но на Земле будешь срок отбывать. Наделю-ка тебя обликом мерзкого гада, и в этой роли станешь мне помогать». — Пауза. — Безголовый прижался к холодной стене, почувствовав во всем теле слабость. Хотелось заплакать, но слезы остались в той голове... и, как всегда, не хватило самую малость.
Жена, с лицом сломанной куклы, подходит ближе и ближе, вытягивает вперед руки, раздувает ноздри. Достает из воздуха... сигарету? Гельх сглатывает. Бармен оказывается рядом с ней — эффектно помогает прикурить. Она с сигаретой, брат с эффектами? Бред, бред, бред!
Стойка оживает, провод — хлыст. Фигура на сцене шарахается от него, пятится и наконец падает. Шляпа хищно щерится.
Скрип, костяшки, щелканье, дым. Фиксируем.
Меццо-форте.
— Свободное время проводил в мрачных подвалах, вспоминая прошлое, каким оно было: азартные игры и пьянки в дешевых барах, и как потом за это его жена стыдила. От страшной болезни она умирала в муках, а он, вдрызг напившись, до дома не мог доползти. Она сокрушалась о нерожденных детях и внуках, и умоляла небо самой наказание за все понести. Она ведь так сильно его любила!..
Заигрался, — шепчет Джилли, — хватит, творец, хватит, уже финал.
Зрачки снова пришли в норму, обнажая выцветшую радужку глаз с красной каймой. Выражение лица меняется, становится вновь спокойным и заинтересованным. Свет в баре становится слепящим, выжигает видения, и слышен ее голос: «a bientot». И еще — вой машинных тормозов. Спи спокойно, брат.
Помню, безумец, спасибо.
Гельх провел по трем морщинам на лбу, затянулся.
— Он столетиями в мыслях себя изводил, сгнивал в уродских гримасах на дне подземелья. И, как бы сильно он не просил, так и не получил за свои грехи прощения. — Помолчал и прокашлялся, переводя голос на полтона выше. — Ведь Бог никогда не смеялся, а Дьявол — отродясь не рыдал.
Еще раз сжать дотлевшую.